Высший пилотаж

Ребята один за другим нагромождали у ее ног тюки и сумки, она делала вид, что скрупулезно их пересчитывает, и кивала одобрительно. Машина мама радовалась про себя, что не послушалась глупую дочку и собрала-таки приданое. А сваха Митрофановна сопровождала каждую вещь шуточками-прибауточками:

Здесь, чтоб елось и пилось,

Здесь, чтоб сладко спалось.

Пуховые перинки молодым согреют спинки,

Простыней целый пуд в жарких ласках изорвут...

Она с поклоном поднесла матери жениха разнаряженную индюшку, и та взяла ее неловко, крепко прижимая к себе вырывающуюся птицу. Следом Машина мать вручила сватье отрез, и Митрофановна велела новоявленным родственникам троекратно расцеловаться. «Больно строгая свекровь... — подумала Наталья Петровна, вдохнув пряный запах «Шанели», исходящий от ухоженной кожи сватьи. — Ишь, как себя холит. Такой вовек не угодишь. Хорошо, хоть отдельно жить будут, а то пропала бы моя Машка...» А свекровь, бросив на нее испытующий взгляд, отметила: «Мать-то простая, хозяйственная. А дочка какова? Как начнет из Иоанна веревки вить, капризничать да приказывать...»

Они и словечком не успели перемолвиться, как Митрофановна споро развела их по разным половинам, четко разграничив территорию жениха и невесты.

Маша находилась посреди большой светлой комнаты, уставленной множеством зеркал. По углам комнаты висели связки лука и чеснока, маленькие медные колокольчики позвякивали от легкого сквозняка, путаясь в длинных рыбацких сетях... Вдоль стен сидели женщины и тихонько тянули медленную печальную песню, так что душу щемило...

Ой да ты рябина, да ты рябинушка,

Ой да ты садова зелена прекудрявая,

Ой да когда ты взросла, когда выросла?

Ой да весной-то взросла, летом выросла.

Ой да когда выросла, когда вызрела?

Две девушки подошли к Маше и принялись расстегивать пуговицы платья.

— Что вы, я сама, — возразила Маша.

Ей было неловко, что все смотрят, что чужие руки раздевают ее, пусть даже женские... Простенькое платье упало на пол, а девушки отступили в сторону, давая дорогу Прасковье Митрофановне, которая на вытянутых руках несла перед собой большую берестяную шкатулку.

Где-то Маша уже видела такой узор из сплетенных колечек на тонкой, словно медовой бересте... Орешки! Непонятный ночной подарок от неизвестного... Понятно теперь, кто был этот таинственный даритель...

Она улыбнулась и снова почувствовала во рту сладкий привкус того лакомства. А Митрофановна поклонилась в пояс и раскрыла шкатулку.

Пышная белая пена медленно выползала под ее руками, расправлялась, опадала мягкими складками... и превратилась в длинную многослойную фату, которую девушки тут же приняли от Маши, растянув по всей комнате.

А на дне шкатулки лежал букетик флердоранжа, две витые восковые свечи, гребни, щетки для волос, булавки, иголки и черная коробочка, в которой обнаружился маленький флакончик французских духов с тонким нежным ароматом. Маша не удержалась и осторожно мазнула пальчиком за мочками ушей, у ключицы... и даже глаза закрыла. Запах воска, духов, исходящий от ее волос ромашковый дух смешивались с простым резким запахом, источаемым луком и чесноком, в непередаваемую странную гамму. А медные колокольчики, позвякивая, вторили тягучей песне...

Ой да ты, дева, дева, ты зачем рано замуж пошла?

Ой да не сама я, сама замуж пошла,

Да просватал меня сударь-батюшка,

Потакала меня родна матушка...

Слезы вдруг сами покатились по щекам от переполнивших Машу чувств.

— Плачь, плачь, девка, — шептала Митрофановна. — Оплакивай свое девичество. Сейчас отплачешь, потом порадуешься...

Прохладный скользкий шелк коснулся тела, девушки помогли Маше продеть руки в рукава, споро застегнули сзади многочисленные крючочки. Митрофановна опоясала ее талию красной шерстяной ниткой, нагнулась и быстро вколола в подол взятые из шкатулки иголки и булавки.

— Заперто ключами и замками и восковыми печатями запечатано, — скороговоркой пробубнила она.

Ловкие старушечьи пальцы вмиг расплели Машину косу, и Митрофановна провела гребнем по длинным пшеничным прядям. Волосы тяжелой волной упали на спину, приподнялись, разделились пополам, и Маша почувствовала, как они послушно сплетаются, свиваются в непонятный узор. Эти две толстые золотистые плетенки опоясали ее голову, и старушка ловко сколола их изящными жемчужными шпильками. Надо же, а Маша все утро промучилась с непослушными волосами...

Ее подвели к красному бархатному креслу, и мальчик с необычайно серьезным лицом, ужасно важный от возложенной на него миссии, поставил перед ней серебряный поднос с крохотными атласными туфельками, шитыми жемчугом и стразами.