Высокие устремления

Юколу со шкурой на ночь заливают водой. Утром юколу отделяют от шкурки. Шкурки оставляют еще на некоторое время в воде. Затем со шкурки соскребают всю мездру, оставшуюся юколу и очищают от чешуи. Шкурка должна быть совершенно чистой. Промыв в чистой воде, опускают в кипящую воду на 1–2 минуты. Быстро вытаскивают в долбленное корыто и мнут толкушкой до образования однородной молочной массы, постоянно добавляя нерпичий жир и бульон, где варились шкурки. Когда образовалась густая однородная масса, добавляют отварные клубни саранки, стланиковые орешки, рассыпают бруснику, аккуратно подавливая толкушкой. Ставят в холодное место до застывания. Подают на десерт.

Рецепты из:

Лок Л. Д. Нивхская национальная кухня // Б. О. Пилсудский — исследователь народов Сахалина: (Материалы международной научной конференции 31 октября — 2 ноября 1991 г., г. Южно-Сахалинск). — Южно-Сахалинск, 1992. — Т. 1. — С. 154–160.

Глава 11 Нечестная игра

Снова полил дождь. Он тут, на этих проклятых островах, казалось, никогда не прекращается! И, даже если перестает лить с неба, все равно висит в воздухе мельчайшей взвесью. И туманы! Туманы, бесы их побери! Густые, как тяжелый дым чараса. Но, в отличие от него, приносящие лишь сырость. От которой даже мелкие царапины упорно не хотели заживать, а становились язвами — будто в бордель сходил неудачно.

Рыжий оглушительно чихнул. Так, что аж уши заложило. Еще и сквозянки в том борделе были. Ураганные.

— Тьфу, ты, мать твоя женщина, рыба чешуйчатая…

Арбалетчик поковырялся в ухе толстым пальцем с обкусанным ногтем. Толку ни малейшего, как и ожидалось. В ушах звенело-гудело, а к глотке подкрадывалась тошнота.

— Заморите вы меня тут, сволочи! До смерти заморите, ебутся медведи под кустом… — бессильно ругнулся толстый наемник. Зажал пальцами нос, попробовал выдохнуть. В ушах стало поспокойнее. По крайней мере, на какое-то время.

— Ну хоть так… А дальше, само развалится.

Рыжий сел поудобнее, облокотившись на решетку. Мокрое и холодное дерево быстро нагрелось. Арбалетчик попробовал было заснуть, но никак не получалось — холодно, мокро. И в брюхе урчит. А сидеть, как дурак, с закрытыми глазами смысла мало. Да и глупо!

Наемник отлепился от решетки — кожа на спине прилипла к дереву, отлипла со смешным звуком — будто рыбу-прилипалу за хвост от акулы оттягивали. Затем толстяк разгреб грязную солому, лег на живот, уперся ладонями и начал понемногу отжиматься от пола клетки. Одна польза от полуголодного заточения все же была — две недели назад у него такой фокус не получился бы. А сейчас, прямо красота — брюхо спало, не мешается. Еще месяцок, и можно проситься в коронные скороходы! Тех-то, невесомых бедолаг, хороший орел может и закогтить, словно зайца-пробегайца.

Отфыркиваясь и тяжело дыша, Рыжий отжался раз двадцать, слушая щелчки в локтях. Постоял на дрожащих от напряжения руках. Сдался, плюхнувшись в солому. Зато согрелся! Ненадолго, но все-таки… Арбалетчик сел, снова облокотился на решетку, чувствуя, как болят суставы. Нет, этот холод и сырость определенно его угробят!

Послышалось хлопанье крыльев. На крышу опустилась здоровенная коричневая чайка — поморник, кажется — начала чистить клюв. Рыжий осторожно встал, стараясь не скрипеть. Вдох-выдох… Рука, словно откормленная волосатая змея, метнулась вперед-вверх, ухватила птицу за скользкий хвост…

— Да, блядь!!! — завопил Рыжий.

Растопыренные в ужасе крылья не позволяли втащить добычу в клетку. А острый клюв так и колотил, что твой чекан в руках перепуганного кавалериста — за шею не схватишь! Получить же сквозную дырку в ладони не хотелось.

— Съебись, блядь, в ужасе! — раздосадованный наемник раскрыл ладонь. Чайка тут же ринулась в небо. С размаху врезалась в выступающую балку настила. Свалилась в грязь, вяло задергалась… Рыжий внимательно наблюдал. Наконец помутнение в птичьей голове малость прошло. И она, ковыляя, убрела в кусты, оставляя на грязи забавный след от потрепанного хвоста — будто рахитичная змея кувыркалась.

— Вот и повеселились… — протянул наемник, начал зализывать рану — по руке пернатая скотина все же долбанула, хоть и слегка. — Расскажи кому, не поверят! Сижу, как жирафа в клетке, чаек за жопы мацаю… Что за предпоследние времена-то, настали, помилуй мя грешнаго, Пантократор незлобливый⁈