Выше стен

Поразительно, как я могла проворонить очевидное — отец и сын похожи, как отражения. От них исходит спокойствие, внутренняя сила, надежность и леденящая душу опасность, но оба будут меня защищать.

Я тушуюсь, краснею и едва дышу. Поддеваю остаток лака на ногте и нещадно отковыриваю. Считаю деревья, мелькающие в окне, потягиваюсь и вздыхаю, но восхищенный взгляд все равно возвращается к Андрею и Святу.

Эти невероятно красивые мужчины — мои самые близкие люди.

И с обоими я поступила плохо: воспользовалась одним, запуталась и ради его блага украла деньги у другого.

Пребольно щипаю себя за локоть и клянусь, что унесу эту тайну с собой в могилу.

Откидываюсь на мягкую спинку и наслаждаюсь теплыми ароматами кофе, кожи, парфюма, а еще — собственной испорченностью.

Поездка занимает пару минут. Андрей выворачивает руль и плавно паркуется у ржавых ворот. Свят быстро пожимает его руку, выходит, галантно, но скорее по инерции открывает правую заднюю дверцу и терпеливо ждет.

С задержкой в секунду осмысливаю его намерения, ощутимо ударившись коленом, неловко выбираюсь наружу и смотрю ему в глаза — растворяюсь в дождливой грусти и едва не падаю, но он ловит мой локоть и предотвращает позор.

Обеспокоенный Андрей выскакивает из салона, вырастает рядом с нами, набрасывается на меня с вопросами о самочувствии, однако Свят срезает его холодным взглядом, кладет ладонь на мою талию и ведет к колледжу.

Сегодня отличное утро — солнечное, студеное, бодрящее. Сонные студенты уже не кажутся враждебной серой массой — в каждом лице интерес, сомнение, любопытство, зависть, неверие. Они пялятся на нас, раскрывают рты, теряют дар речи…

Эту магию, рискнув репутацией, сотворил Свят.

Прижимаюсь к нему, расслабляюсь и отпускаю ненужные страхи, но у курилки напарываюсь на сощуренные, наполненные яростью, свинячьи глазки Кэт. В коротких толстых пальцах тлеет забытая сига, губы презрительно кривятся. Я очень боюсь вновь оказаться в укромном месте за спортзалом и согнуться от чудовищного пинка в живот, но вовремя прихожу в себя и приветствую ее снисходительным кивком.

Свят невозмутимо проходит мимо взбудораженных зевак и даже не смотрит в их сторону — я горжусь им, пьянею от эйфории, и поврежденные коррозией винтики в мозгах приходят в движение.

Да что вообще может Кэт? Избить, пустить сплетни, унизить, оболгать, обворовать?

Это работает только с равными ей, но не с теми, к чьим подошвам не липнет грязь.

Мне больше не нужны маски. Я не хочу прятаться.

От осознания взлетаю душою почти до неба и крепко обнимаю Свята:

— Спасибо тебе. Спасибо тебе за все. Ты ведь и вправду моя бабочка — ты указываешь путь и направляешь… — Под ногами мелькают ступени, пыльная обувь проходящих мимо людей, ошметки старого зеленого линолеума. — Я сама все тебе расскажу. Как только пойму, что готова…

— Обязательно расскажешь… — Свят разворачивает меня к приоткрытой двери в аудиторию. — А сейчас — вперед! — Он зол и бледен, но настроен решительно. — Не смей прогибаться под них, поняла?

— Никогда больше. Я клянусь… — шепчу я и задыхаюсь. Его пальцы ловят мою ладонь и надежно сжимают на прощание:

— После четвертой пары буду ждать в курилке.

Он уходит, а я прожигаю взглядом его спину. Строгий костюм, туфли, пальто — он настолько красив, что спешащая на пару преподавательница вспыхивает, ахает и мечтательно возводит очи к обшарпанному потолку.

— Перекрасилась, что ли, Гафарова? — раздается позади, я оглядываюсь и рефлекторно отступаю на шаг. Кэт со свитой, старательно разжевывая жвачки, оценивают мой новый стиль. — Тебе не идет. Вообще уродкой стала.

— Пусть так…

Мне больше не интересно их мнение. Я не завишу от них. Отныне они не причинят мне боли.

Но тихое смирение действует на Кэт как красная тряпка на быка.

— Ты не отделаешься от меня просто так, сучка! — Она подходит вплотную и, сражая тошнотворным амбре из микса сигарет, мяты и перегара, угрожающе вскидывает нарисованные брови. — А Святоша еще подберет свой борзый язык.

Даша и Мила, занявшие место в пространстве в метре от нас, молча пялятся — они ничем не отличаются от старых сломанных шкафов за их спинами, и мне вдруг становится смешно. Как я вообще могла думать, что, притворяясь такой же, буду хоть что-то из себя представлять?

— Он не подберет, ты же знаешь… — спокойно возражаю и улыбаюсь: — Если чувствуешь себя униженной, Кэт, значит, мы квиты.

Ее щеки, лоб и шея становятся пунцовыми.

— Я сделаю так, что вам жить не захочется, мрази! — Она матерится и прет на меня, но я не ведусь.

— Да пошла ты! — Отталкиваю ее локтем и, выписывая зигзаги, направляюсь к своей парте.

***

Мне все еще сложно справляться одной: ориентиры расплываются и теряются из вида, коридоры причудливо петляют и заводят в тупики. Я то и дело нахожу себя в незнакомых местах и несколько мучительных секунд распознаю местность.

Добираюсь до столовки последней, и на пластиковых подносах вместо румяных булочек застаю пустоту. Вхожу в аудиторию по завершении переклички и удостаиваюсь гневной проповеди от пожилой преподавательницы. Но азарт и радость не меркнут, мне нравится быть собой.