Выше стен

С утра зарядил дождь, стучит по асфальту и турникам, ржавеющим на спортивной площадке, скучные занятия тянутся медленно, как липкий, вязкий густой кисель. Руку сводит от бесконечной писанины, мозги плавятся от заумных объяснений преподавателей, рот сводит от зевоты.

Чтобы раскрасить невыносимо скучные будни и позлить Кэт, сегодня я вамп — в экстремально коротком мини и красной цыганской блузе. На переменах, накинув пальто, в компании ее подружек вразвалочку шатаюсь по территории, смачно харкаю под ноги, похабно шучу и ржу как конь, но не перестаю думать о Святославе. И пусть он не ответил на эсэмэс, ни разу не попался мне на пути и не пришел в курилку, я кожей чувствую его. Возможно, у него занятия в другом крыле. Возможно, он занят — помогает быковатому товарищу со свиными глазками, возможно…

У пожарного выхода, под кустом сирени я вижу мокрого котенка.

Он истошно кричит и дрожит, и я, бросив в урну окурок, под смешки и улюлюканье одногруппниц спешу на помощь. Хватаю его, прячу за полой пальто и разглядываю.

— Привет. Не плачь, пожалуйста. Я — Регина. А ты?

Котенок замолкает, а я вдруг замечаю, как он потрясающе похож на Святослава — грустный, сероглазый, взлохмаченный, но, кажется, породистый.

11 (Святослав)

Ветер усилился, ощутимо похолодало — еще пару недель, и осень дождями, грязью и беспробудным депрессняком наглухо укутает город.

Поднимаю капюшон, дую на замерзшие пальцы, взбегаю по кирпичам разобранной стены и снова занимаю свой наблюдательный пункт.

Без посторонних здесь тихо и… тоскливо. Я привык к одиночеству, однако сейчас мне внезапно становится некомфортно в нем.

Аккуратный уютный двор Яны вдалеке освещен фонарем, но ее окно мертво — окончательно оставив попытки встретиться и поговорить, в этом июне она уехала в столицу. Мое прошлое перечеркнуто и навсегда забыто, зато папашин дом сияет желтым теплым светом.

Дружная семейка собралась за ужином. Идиллия.

С досадой потираю шею и сплевываю в темноту — «папина радость» чуть не удушила меня в приступе истерики, и мне пришлось проводить ее до самой калитки. Я дал слабину, когда она повисла на мне, испугался за нее, усомнился в своем отношении в ней, проникся сочувствием.

Пару мгновений я обнимал ее искренне, потому что когда-то давно умел сопереживать людям, но теперь недоумеваю: что за гребаный цирк она устроила?

Яна тоже иногда притворялась слабой и беззащитной, но делала это так тонко, что я, даже просекая все ее уловки, не мог устоять и потакал капризам.

Ну а Гафарова исполнила все так топорно, что мне сейчас и смешно и тошно. Интересно, она реально принимает меня за дебила и считает, что после такого я упаду к ее кривым ногам?

Щелкаю зажигалкой и глубоко затягиваюсь. Зеленоватый след огонька еще несколько минут мелькает перед глазами, обманывая зрение.

Итак, девочка сравнила меня с вещью. Все же она проницательная — сразу просекла, что я реально всю жизнь был вещью, которую родители рвали на части. Главным аргументом в их скандалах.

Но в одном «папина радость» ошиблась. Я — не «хороший».

Посмотрим, как она запоет через месяц.

Вглядываюсь в безмолвный ледяной космос, нависший над городом, считаю звезды и убиваю сигареты.

Однажды отец, запалив меня за курением, разразился истерическими воплями и пообещал урыть, если еще хоть раз учует запах. С тех пор я укуриваюсь до легкой дурноты. Каждый день.

Он всегда считал, что лучше знает, как мне жить. Читал нотации, доставал «мужскими» разговорами, настаивал на крутом московском вузе и обещал безоблачное будущее, если я буду придерживаться заданного им курса. Я верил ему, пока не понял, что его слова ничего не значат.

Моя девчонка сейчас в столице, и мы могли бы быть вместе.

На секунду память выдает ее глаза, полные слез, и мою циничную отповедь на ее предложение забить на обстоятельства и продолжать встречаться. Черт знает, может, я сам во всем виноват, но держать ее при себе, не имея шансов преуспеть в этой жизни, было бы куда циничнее.

Теперь, вместо того чтобы покорять новые горизонты, я, словно хиккан, сижу на задворках и наблюдаю, как засыпает коттеджный поселок, как гаснут огни, как над ним разверзается плотная, непроглядная, гнетущая пустота.

Коротко жужжит телефон, словив отголосок фантомной радости, быстро достаю его, но, прищурившись, наблюдаю на экране лишь тупое сообщение с желтым смайликом.

Стряхиваю пепел и сдавленно смеюсь.

Влюбленная дурочка, нищета и дикая злость — это все, что теперь мне может предложить мир.

***

Дома бардак — воняет потными носками, залежи жирной посуды догнивают в раковине, в холодильнике повесилась мышь, и я обреченно завариваю бич-пакет. У матери тусуется Валерон — из-за двери «будуара» доносится бормотание и ее чересчур радостный смех.

Этот придурок боится меня как огня, но я не стану входить и обламывать мать — получить от нее комментарий по поводу скопившихся долгов все равно не получится, а вот риск нарваться на еще одну не слишком достоверную истерику очень велик.

Молча прохожу к себе, включаю настенный светильник и, обжигаясь и матерясь, принимаюсь за еду.