Выше стен

— Ну и ну… — Она нервно комкает кухонное полотенце. — Что за парень? Он точно тебя проводит? Он порядочный? Если будет страшно, звони мне обязательно, ребенок!

Я не слушаю ее напутствия — решительно шагаю в неизвестность, и раннее сентябрьское утро теплой солнечной ладошкой гладит волосы.

Легко добираюсь до колледжа, смело вливаюсь в поток студентов у ворот и, всматриваясь в номера аудиторий, дохожу до нужной… У двери стоит Святослав.

Сердце подпрыгивает и катится с горки вниз, я заглядываю в серые, как дождливое небо, глаза и тону в них.

9 (Святослав)

Впервые за два года я ощущаю что-то вроде азарта — «папина радость» настрочила мне сообщение. Эта дура повелась на мои приторные улыбочки и теперь не соскочит.

Посмотрим, насколько слова папочки о «несчастной доброй девочке» соответствуют действительности.

Самое интересное только начинается, и я рвусь в бой — собираюсь по полной запудрить ей мозги, хотя, вероятно, их у нее попросту нет.

Чтобы закрепить результат, достаю из коробок мятые слаксы, оставшиеся с последнего звонка, и отправляюсь на поиски утюга.

В гостиной, за неимением других комнат ставшей «будуаром» матери, бардак похлеще, чем в моей норе — на незаправленной кровати валяется одежда, журналы и косметика, воняет духами вперемешку с чем-то кислым, а столик у зеркала завален бумагами.

Вытягиваю из основания стопки яркий красный листок, и ворох неоплаченных счетов разлетается по полу.

— Твою мать… — Я хватаюсь за голову.

Судя по последней долговой квитанции, мы торчим ЖЭКу сумму с четырьмя нулями и рискуем остаться без электричества, хотя все, что я зарабатывал, исправно отдавал матери, и та клялась, что своевременно вносит плату.

Распахиваю ее шифоньер и матерюсь — из него вываливаются шмотки. Явно новые.

В сердцах грохаю дверцей и вылетаю в прихожую.

Как можно быть такой конченой, как? Еще в прошлом году папаша заявил, что не станет больше ее содержать, так почему бы ей не умерить аппетиты?

Я выбрасываю свой цивильный шмот обратно в коробку, влезаю в привычный потертый худак и джинсы, зашнуровываю берцы и ухожу.

Ярость не выветривается из башки даже на улице — день обещает быть ясным и теплым, но меня постепенно и неотвратимо засасывает какая-то черная дыра.

Будь прокляты мои мама и папа.

Никогда бы не выбрал этих шлепнутых уродов в родители, если бы мог выбирать.

Мозг взрывается в поисках выхода. Мне надо где-то поднять денег, чтобы мы с матерью окончательно не сгинули в нищете.

Я соглашусь на любую работу, буду пахать сутками, но на поклон к этому мудаку-папаше никогда не пойду — напрасно он нарисовался на горизонте спустя столько времени.

Во дворе шараги многолюдно. Уставившись в грязный асфальт под носками ботинок, я плетусь на занятия, но, как по наитию, поднимаю взгляд.

«Папина радость», сияя обкуренной улыбкой, вразвалочку шагает впереди, без стеснения глазеет на прохожих, надувает пузыри из жвачки и выглядит абсолютно счастливой. Полы моего пальто хлопают ее по худым кривым ногам, а под ним обнаруживается похожее на тряпку платье.

Подавляю смешок, я увязываюсь за ней, обгоняю и преграждаю путь.

Дурочка запрокидывает голову и пялится на меня мутными, как бутылочное стекло, глазами.

— Прочитал твое сообщение только утром. Рано отрубился вчера… — с придыханием вру я. — Извини, что не ответил. Надеюсь, ты не обиделась и все остается в силе?

— Да, конечно! Да! — Деваха не верит собственному счастью и кивает как сумасшедшая, а мои кулаки зудят. Она моргает и ждет продолжения, и я «смущенно» улыбаюсь ей, но Сева, расталкивая медлительных студентов, с видом загнанного лося чешет навстречу.

— Здоров, Свят! — Он крепко пожимает мою руку. — Ты чего тут? Еле догнал… Там это… Николаич оборудование потащил, чует сердце — щас будет лабораторка.

Пару минут выслушиваю его треп про службу брательника в армейке, автомастерскую в гаражах и заниженные тачки, задаю тупые вопросы и отпускаю похабные шутки, и вспоминаю о Гафаровой, только когда та, поджав черные губы, растерянно отступает к своим размалеванным подружкам. Черт, тут я недокрутил. Ну и пусть. Переживет.

***

Выручаю Севу на лабораторке — просто так, из добрых побуждений, первым сдаю работу и пялюсь в окно. Альтруизм очень быстро испаряется под напором тяжелых дум о клешне слащавого уродца на талии моей девчонки, о нищете, из которой мне не выбраться, о беззаботной дуре, не знающей проблем, о папаше… Все же идея отомстить ему не так уж плоха и аморальна. Он сам не имеет понятия о морали.

На переменах его «радость» прогуливается по шараге, на шаг отставая от товарок и явно выискивая в толпе меня, но я не отсвечиваю — наблюдаю со стороны и не отвечаю на ее звонки.

После четвертой пары собираю манатки, не торопясь, иду к курилке и едва не ржу в голос. Дурочка уже там — смотрит на экран телефона, с тревогой оглядывается, разочарованно топчется на месте, ее впалые щеки бледнеют, а в глазах блестят слезы.