Выше облаков

Как ни старалась я отвлечься от внешнего мира, но мысли о нашем будущем волновали меня всё больше. Что будет со мной, когда у ребёнка начнёт проявляться осознанное отношение к действительности? Сможем ли мы обе жить полноценной жизнью, не подавляя другого и не перекрывая своей личностью, или одной из нас придётся спрятаться, уйти в тень, а может быть, и вовсе исчезнуть? И ещё одна мысль постоянно вгрызалась в мой и без того обеспокоенный ум: а вдруг я всё-таки сошла с ума? В интернете мне попалась на глаза статья о раздвоении личности. Возможно, Арсеньев был прав и все мои предположения о переселении половинки моей души в детское тело – просто бред и абсурд? А правда состоит в том, что у меня самое обыкновенное психическое заболевание, случившееся на почве клинической смерти. Ведь что такое по большому счёту клиническая смерть? Полное отключение функций мозга на некоторое время. Возможно, оно и повлияло таким образом, что пришла в себя я уже с отклонениями от нормы. Идиотка, одним словом.

Доктору я позвонила сама.

– Ваш гениальный врач выезжает на дом или придётся ехать к нему? – без предисловий начала я.

– Рад слышать ваш голос, Маргарита Станиславовна! – тепло ответил Арсеньев. – Нет, он принимает только у себя в кабинете, это его принцип. Но если вы хотите, чтобы о вашем визите никто не узнал, я могу попросить его…

– Не надо ни о чём просить, я приеду к нему сама. Мы приедем. Ведь Василису лучше взять с собой?

– Думаю, да. На какое время договориться о встрече? Я сейчас же позвоню Арнольду Вениаминовичу.

– Если можно, на завтра. Хочется уже покончить с этим раз и навсегда.

– Завтра и у меня свободный день. Вы же не будете возражать, если я тоже поприсутствую?

– Мне всё равно. Жду вашего звонка, Иван Семёнович.

Глава 14

Арнольд Вениаминович Левандовский, профессор, доктор медицинских наук, как явствовало из таблички на двери кабинета, оказался плотным, крепко сложенным человеком в очках и с аккуратной седой бородкой, лет пятидесяти пяти, с внимательным взглядом тёмных глаз и размеренными спокойными движениями. Ни одного лишнего суетливого жеста. Я умею распознавать профессионалов. В этом человеке чувствовался полёт высочайшего класса, не увидеть этого – значило быть слепым. На появление дамы с грудным младенцем на руках он не выказал ни малейшего удивления. Возможно, Арсеньев всё же подготовил его к разговору, хотя и клялся, что ни слова обо мне не произнёс. Но я ему больше не верила.

– Вы позволите? – спросил хозяин и довольно ловко принял у меня Василису, покурлыкал с ней весело, чем весьма задобрил моё сердце, и устроил на широкой кушетке, обложив по бокам упругими подушками. – Красавица! У меня ведь тоже такое чудо в доме живёт, знаете ли.

– Дочка? – спросила я.

– Внучка! – гордо ответил бородач. – Сонечка, что вполне соответствует её характеру. Спит, даже когда ест. А ты, крошка, даёшь своей маме выспаться?

Он улыбнулся Василисе. Я посмотрела на Арсеньева. Что пряталось в его глазах, я разобрать не смогла.

– Она мне не родная дочь, доктор. Её мать умерла через несколько дней после родов.

– Врождённый порок сердца, – пояснил Арсеньев. – Ей нельзя было рожать. Но…

– Я понимаю. И вы её удочерили, Маргарита Станиславовна? Она вам кто, племянница?

– Маргарита Станиславовна лежала в моей клинике, когда девочка…

– Позвольте, я сама обо всём расскажу, Иван Семёнович, – сухо прервала я Арсеньева.

– Конечно, Маргарита Станиславовна, – тонко улыбнулся тот и откинулся на спинку.

Я перевела взгляд на психиатра. У него не дрогнула ни одна мышца лица. Завидная выдержка у этих медиков! Посмотрим, как вы будете смотреть на меня через полчаса, Арнольд Вениаминович!

– Во время операции у меня остановилось сердце… – я сразу взяла быка за рога.

Я испытующе наблюдала за Левандовским на всём протяжении моего чёткого рассказа. К чести его должна сказать, что ни разу на его лице не появилось выражения недоверия или удивления. Взгляд его по-прежнему оставался внимательным, он кивал, как будто был согласен с каждым моим словом, и такое отношение, конечно, не могло не отразиться на мне. Понемногу моё колючее напряжение стало смягчаться, голос стал живее, и к концу моего повествования во мне даже забрезжила надежда, что, может быть, всё не так уж и плохо в датском королевстве?

– А потом я решила, что у меня обычное раздвоение личности, – на этих словах я улыбнулась, – и потому попросила Ивана Семёновича познакомить меня с хорошим психиатром. Вот, собственно, и вся история.

Совершенно успокоенная, я замолчала.

– Не могу не заметить, Маргарита Станиславовна – вы прекрасная рассказчица! – живо воскликнул хозяин кабинета. – А ваше чувство юмора меня очаровало необычайно!

– А вот Ивану Семёновичу не нравится, как я шучу, – усмехнулась я.

– Уверен, вы ошибаетесь! Просто у вашего доктора очень сильно развит дух противоречия.

– Это я уже заметила. – Мой взгляд скользнул по ухмыляющейся физиономии Арсеньева. – Арнольд Вениаминович, что же вы мне скажете? Что со мной происходит? И как мне жить дальше?