Когда же мать снова возвратится и даст ему сосец безграничной радости и любви, он еще настойчивее ищет какой‑нибудь способ, чтобы навсегда соединиться и более никогда не разлучаться с этой небесной радостью. И, как плачущий младенец, восклицает: «Увы мне! Увы! О Сладчайшая Любовь, как же Ты меня оставила и удалилась от меня, так что меня едва не задушили свирепые бесы? Увы! Увы мне, несчастному! Что могу я сделать, чтобы удержать Тебя и непрестанно наслаждаться Тобою? Ей, Спасителю мой, пощади меня и не оставь впредь, но пребывай со мной в этой жизни. Когда же покину я сей мир, с Тобою да пройду через мытарства! Увы мне в день тот!»
Хотя он и говорит это и еще многое, однако Бог ничуть не внемлет его молитве, и после того, как божественное утешение усладит подвижника медом, к нему опять приходит горечь полыни. Но поскольку сосуд из‑за частого смазывания становится более чистым и для принятия божественного осияния более пригодным, то оно начинает и приходить чаще и задерживаться дольше, так что становится привычным, в то время как он, младенец премудростью и разумом, становится более дерзновенным, считая, что оно дано ему как воздаяние за его делание.
Такое состояние продолжается три или четыре года (иногда больше, иногда меньше), постоянно обучая и умудряя человека. При этом страсти его успокаиваются, и бесы убегают прочь, неспособные более вредить ему из‑за неотступного ограждения, охраняющего его.
Однако естество наше имеет обыкновение вскоре приносить нам насыщение при великом обилии какого‑либо утешения, поскольку мы носим тело плотское и тяжелое и из‑за этого и насыщаемся быстро, и оставаться в одном и том же состоянии для нас совершенно невозможно, если только мы еще не достигли БЕССТРАСТИЯ, о котором скажем после.
Если же мы находимся в каком‑то одном состоянии и не возрастаем постоянно, то, поскольку мы носим тленное тело, едва насытившись высокого, сразу обращаемся вспять и приходим в нерадение, как говорит о пище истинное слово[205].
Ибо, насытившись какой‑то пищи, человек желает другой и, насытившись ее, сразу устремляется к еще лучшей. Даже если он насытится МАННОЙ, исполненной всяческой сладости (ибо она превосходит всякое желание, почему и названа пищей ангелов), то и тогда вскоре, не имея лучшего предмета желаний, обращается назад и, восхотев лука и чеснока, уничижает посланную от Бога пищу[206].
Но поскольку подвижник еще неискусен и не обладает подобающим знанием, которое нужно, чтобы различить промысл человеколюбивого Бога, ибо на этой ступени еще слабы его мысленные очи и он равняет свет с тьмою, добродетели же смешаны в нем со страстями, то и мыслит он недолжным образом, начиная принимать помыслы высокоумия, которые недавно отверг, и снова погружается в них. Но и здесь действует домостроительство Создателя, служащее к обучению труждающегося. Мы же в песнях по достоинству почтим Спасителя, Который многими способами заботится о пользе души нашей, приводя нас к жизни бесконечной и пребывающей во веки вечные. Аминь!
И снова, возлюбленный читатель, речь побуждает нас побеседовать, снова слушателя ищет изложение, кроткой мыслью постигается явление, и в этом польза для нас обоих, ибо, если кто поймет сие писание, в этом будет и за труд воздаяние.
Ибо тот, кто желает состязаться в беге, и препятствия встречает, и спотыкается о камни, и разбивает себе ноги. Точно так же и всезлобный враг угрожает спасению нашему, ниспровергая в мгновение ока все труды наши, стоит только прислушаться к его словам. Мы немного порадовались, обучаясь, и немного повеселились, слушая о божественных предметах и мысленно укрепляясь; в третьей главе пришла радостная победа, в четвертой же удостоились мы посещения просвещения. Теперь же раздается известие страшное, скорбное и погибельное, подобное горькому иссопу, возвещающее нечто противное прежнему, и сейчас мы будем говорить о вещах печальных. Рука цепенеет, прикасаясь к тому, о чем мы скажем. Ум не решается помыслить об этом. Уста, губы и язык медлят произнести то, о чем пойдет речь.