Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой

Одеваясь на ходу, появляется Дородных. Навстречу ей из мужской половины выходит Иванов. Несколько мгновений они стоят, затем неистово бросаются в объятия друг друга.

ДОРОДНЫХ. Пусти, увидят же!

ИВАНОВ. Плевать! (Снова целуются.) Идем в туалет, скажем, что зубы чистили вместе!

ДОРОДНЫХ. Потерпи, милый, все будет твое! (Целуются.)

ИВАНОВ. Не могу, сойду с ума!

ДОРОДНЫХ. Я вылечу тебя, милый! Я такое хорошее успокоительное!

Продолжают целоваться. Выходит Ребезова, деликатно кашляет. Влюбленные не замечают ее.

РЕБЕЗОВА. И эту туда же. Юрий Витальевич, отпустите же ее, люди увидят!

ИВАНОВ. Плевать, война все спишет!

РЕБЕЗОВА. Это вам плевать, а люди не слепые. Идите, идите куда шли!

Иванов, пошатываясь, уходит в туалет.

РЕБЕЗОВА. Ну, Ленка, ты и стерва. Добилась-таки своего!

ДОРОДНЫХ. Я люблю его.

РЕБЕЗОВА. Еще бы — доктор наук. Брось и думать!

ДОРОДНЫХ. А мне плевать, что он доктор! Он мой, он мой! Я люблю его как мужчину! Господи, как я его люблю!

РЕБЕЗОВА. Откуда ты знаешь его как мужчину?

ДОРОДНЫХ. Знаю. Он лучше всех — и в науке, и в любви! Он мой! (Внезапно ей становится плохо.) Ой, плохо мне, ой, плохо. Тошнит! Умру, тошнит!

РЕБЕЗОВА. Юрий Витальевич! Выходите, Лене плохо!

Иванов открывает дверь туалета. Мимо него проскакивает Дородных. Слышны звуки рвоты. Появляются Лапин и Гаркуша, вооруженные различными инструментами.

РЕБЕЗОВА (Иванову). Это ваших рук дело?!

ИВАНОВ. При чем тут мои руки?!

РЕБЕЗОВА. Ну пусть не рук, я не знаю чего там, но это ваше дело?! Вы не понимаете, что жизнь девочки портите?

ГАРКУША. Отравил ее, а?

ДОРОДНЫХ (появляется в двери). Он ни в чем не виноват, это я сама… (Бросается внутрь — ее снова тошнит.)

ЛАПИН. В чем дело? — Юрий Витальевич ни в чем не виноват!

ГАРКУША. Она ж ничего не пила!

РЕБЕЗОВА. Придурки, как есть придурки! Все мужики придурки, даже самые с виду умные! (Показывает на Иванова.)

ГАРКУША (Лапину). Вишь, плохо ей, надо наверх быстрей, «Скорая» ей нужна.

РЕБЕЗОВА. Да не «скорая», а гинеколог ей нужен! Токсикоз у нее!

ИВАНОВ. Так сразу?!

РЕБЕЗОВА. А вы как думали?! Или вы вообще не думали, товарищ Иванов? Воспользовались служебным положением?

ГАРКУША. Статья сто девятнадцать прим. От семи до двенадцати, без конфискации. Поповское семя очень злое, плодимся как кролики, Борис.

ИВАНОВ (колотит в дверь). Лена, открой! Прошу тебя, открой!

ЛАПИН. Пошли, сами разберутся. (Уходит с Гаркушей.)

Дверь распахивается, на пороге в гордой позе стоит Дородных.

ДОРОДНЫХ (Иванову). Она не заперта. Входи.

Иванов заходит в туалет и закрывает дверь, выталкивая Ребезову.

ИВАНОВ. Без вас разберемся, Кира Андреевна!

РЕБЕЗОВА. Господи, что делается, что делается, конец света!

Из-за ширмы доносятся стоны Зенина.

РЕБЕЗОВА. Жорес, тебе плохо?! Иду, милый! (Скрывается на женской половине.)

В туалете идет своя внутренняя жизнь — доносятся мужские клятвы и женские рыдания, прерываемые звуками рвоты. Гаркуша и Лапин трудятся над дверью — слышен звук ножовки по металлу. Внезапно раздается телефонный звонок. Он звонит долго, собирая всех, кроме спящих молодых и страдающей Дородных. Все со страхом смотрят на аппарат. Телефон замолкает.

ГАРКУША. Жорес, как комендант, возьмешь трубку. Должон еще раз прозвенеть.

ЗЕНИН. Я боюсь, может уже американцы пришли. Я американского не знаю.

Снова звенит телефон.

РЕБЕЗОВА. Не трусь, будь мужчиной!

ЗЕНИН (берет трубку). Але! Але! Их бин комендант обер-лейтенант Зенин. Але? Але! (Кладет трубку.)

ГАРКУША. Ну?!

ЗЕНИН. Спросили Василия Константиновича, потом выматерились и бросили трубку.