Выход есть

…вкус чистой радости наполнил его — от кончика языка до большого пальца левой ноги, Марик даже поджал ступню от невыразимого наслаждения. Что же это за аромат, такой волшебный и незнакомый?

— Кардамон, — кивнула дама, — отвечая на незаданный вопрос. От страха. А это, — её тонкая кисть нырнула в сумочку и вытащила на сей раз что-то светлое, — для того, чтобы был выход.

Марик, ничего не понимая, уставился на кусок мела.

— Возьми, — и засыпай. Выход будет там, где ты захочешь выйти.

Марик почувствовал, как глаза у него слипаются, а голова сама клонится к подушке. Никакие таблетки, из тех, что прописывали ихиатры, никогда не давали такого эффекта. Ещё ни разу он не засыпал так легко и быстро.

…поезд затормозил со скрежещущим звуком. Марик почувствовал, как ноги стали ватными, а во рту появился неприятный металлический привкус. Пошатываясь, он встал со своего места и побежал к двери, которая у него на глазах превратилась в бетонную стену без единой щели. Марик кинулся в другую сторону, но и там уже не оставалось ни одной двери; вагон превращался в отрезанный от мира бетонный кокон, в котором быстро закончится воздух, может быть, до того как погаснет последняя лампа… Марик в отчаянии сжал кулаки и только тогда заметил зажатый в потной ладони кусочек мела. Мел. Выход. Что она такое сказала? И кто — она? Марик не стал тратить время на то, чтобы рыться в памяти, он повернулся к ближайшей стене и нарисовал дверной проём. Он вёл мел по стене, не отрывая руки, пока линия не пролегла от пола и до пола, обрисовав дугу чуть выше Марикова роста.

И дверь открылась.

Это было просто отверстие в стене — никаких створок, — откуда потянуло свежим воздухом. И чем-то ещё. Какао. И кардамоном. Марик вспомнил запах и шагнул в темноту, не колеблясь более ни секунды.

Марик позабыл, каково видеть сны.

Сны — не кошмары. Когда он был маленьким, ещё до травмы, ему, бывало, снилось всякое — и замки, и драконы, и полёты в воздухе, и он любил свои сны. Как давно это было!

Марик шёл по узким тоннелям, и они были совсем нестрашными. Честно говоря, они и вовсе не напоминали тоннели метро, которые ему доводилось видеть наяву. Где-то журчала вода, а где-то стены оплетали растения, но это был не хищный плющ из кошмаров, а нежные побеги с маленькими белыми цветами. Пахло шоколадом и пряностями, Марик вдыхал запах и старался дышать медленнее. Приглядевшись к одной из стен, он увидел, что она покрыта чешуйками. Чешуйки глянцево мерцали в полумраке. Марик прикоснулся к стене пальцем. Потом поднёс палец к лицу. Шоколад. Пахло шоколадом. Марик отколупал одну из чешуек и положил в рот. Во сне — можно. Удивительная горечь разлилась по нёбу: это была не та горечь, какая бывает от противной микстуры, а новый для Марика вкус изысканного лакомства. Горечь уступила место чему-то солёному и даже… острому? Марик застыл, прикрыв глаза, стараясь распробовать все оттенки вкуса. Соль? Перец? Язык щипало, но Марик ни за что на свете не хотел, чтобы это заканчивалось.

Он погладил стену рукой и пошёл дальше. На свет.

И проснулся.

* * *

Очевидно, что Марикова жизнь основательно изменилась с этого дня. Засыпая, он клал на прикроватный столик кусочек мела — мадемуазель Дюбуа, которая оказалась его двоюродной тётей, объяснила, что для этого годится любой мел. Да без мела засыпать тоже можно: достаточно того, что Марик смог продолжить себе выход единожды. Но Марику было спокойнее таскать в карманах кусочки мела даже наяву.

Кошмары закончились, вместе с ними раз и навсегда прекратились постыдные ночные постирушки и визиты к врачам, складка на мамином лбу разгладилась. В хрустальной конфетнице больше не переводились шоколадки, и прибегая из школы, Марик всякий раз гадал, какой вкус будет сегодня: морская соль? Розовые лепестки? Чили? Или, может быть, дроблёный миндаль? Мадемуазель Дюбуа, перед тем как уехать обратно в Брюссель, научила Мариковых родителей отличать хороший шоколад от поддельного и обещала на Рождество собрать для них посылочку настоящих бельгийских лакомств.

* * *

Говорят, снаряд не бьёт дважды в одну и ту же воронку.

Марк тоже знал эту поговорку и уже много лет ездил в метро, не вспоминая о пережитом в детстве. Когда поезд вдруг затормозил с противным скрежещущим звуком, неоновые лампы нервно мигнули, издалека — но ближе, чем того хотелось бы, — раздался страшный грохот. Вагон с силой тряхнуло так, что мало кто из людей удержался на ногах, Марк почувствовал во рту знакомый металлический привкус.

Динамик громкой связи ожил и зашипел:

— Крушение… ожидайте… ведутся работы… — потом шипение заглушило остальные звуки, динамик похрипел ещё некоторое время и сдался. Стало тихо. А потом в тишине заплакал ребёнок.

Девочку звали Лена, ей было всего семь лет, и она впервые — именно сегодня! — ехала в метро одна. Бабушка посадила её в поезд и рассказала, на какой станции выходить, а там Лену должна встретить учительница и отведёт в концертный зал: сегодня самый-самый важный экзамен. Лена одной рукой обнимала скрипичный футляр, а второй вцепилась в Марка. По её личику катились слёзы.