Выездной !

Шел дождь, Мордасов натянул куртку и выскочил к телефону-автомату, набрал номер матери Шпындро и, услышав трескучее алло! не здороваясь, не представляясь, обронил скупо:

- Сообщите сыну, чтоб вез! Куда? Он знает. Что? Тоже знает, - и повесил трубку.

Вначале улицы показался Туз треф, сегодня он рассчитался с Мордасовым подчистую, но по списку заимодавца трое с немалыми долгами на отдачу не явились. Мордасов поманил Туза треф, тень пьянчужки покорно шарахнулась вдоль забора в сторону приемщика.

- Туз! - Мордасов поежился - струйки побежали за ворот - передернул плечами, злобно продолжил: - Туз! Не все кореша сполна расквитались. Где они? Вызнай. Шмон наведи, ты ж спортсменом в душе остался, человеком порядка и режима. Наведи справки у братвы, отчего на отдачу не явились, причины каковы, может и вовсе не желают долги гасить, все про всех, кто не явился, чтоб доложил!

- Стучать что ли? - скучно протянул Туз и отступил в густую тень под дерево.

- Уж и стучать сразу! Все боитесь замараться, а невдомек, что уж и так по уши в фекалиях, - и, сообразив, что ученостью козырнул не к месту, уточнил, - в дерьме значит. Я те доверяю, Туз, ты мозги не пропил в прах, стеснение да робость тебя еще навещают, укоряешь себя по утрам на вроде б свежую голову. Я те доверяю, Туз, слышь!..

Из тени донеслось с придыханием:

- Так всегда морочат, когда к стуку склоняют, что ж я не просекаю...

Мордасов ринулся в тень, схватил за грудки невидимого возраженца.

- Ты мне брось мудрить, сниму с довольства - по карманам чужим начнешь шнырять в жгучие минуты и сгоришь к ядрене фене, а судимостью пометят, не отмоешься, хоть до крови кожу три.

- Я тех ребят не знаю. - Туз дрожал и тепло его дыхания туманило очки Мордасова.

- Не знаешь - узнай. Всё учить надо, как глотать, так вы знаете.

- Мы ж больные, собой не владеем... не наша вина, наша беда, - постно и газетно заключил Туз.

- У-ух! - гоготнул Колодец. - Туз, ты зенки-то протри, я что тебе под красными плакатами, писанными белыми буквами да над зеленым сукном сижу, чтоб ты мне пытался втюхать эти жалостливые помои. Туз, обижаешь. Смотри процент отдаточный накину, сразу неизвестные ребята лучшими дружками обернутся. Запомни, мне недосуг за вами шантрапой по тупикам да проулкам егозить. Назначаю тебя погонщиком над стадом, за это с тебя копейки не возьму лишней - сколько взял, столько и возвернешь, но чтоб стадо содержал в порядке.

- Ага! - Восторженно крякнул Туз и Мордасову почудилось, что бывший силач согнул руку в локте, проверил мышцы-бугры: как еще колотушка, сгодится?

Мордасов молча повернулся и зашагал к дому: экономические рычаги сила, завсегда лучше окрика.

Свет в каморке бабки едва теплился. Мордасов толкнул дверь подумалось нехорошее - ударился о косяк, влетел в комнатенку затравленно и волной воздуха, что гнал перед собой поколебал пламешко в лампадке. Дыхание сдавило:

- Ба, ты че?

От стены долетело:

- Ниче. Жива покуда... спать ложись.

Мордасов вышел во двор, проверил покрытие парников, достал из кадушки малосольный огурец, похрустел, всматриваясь в звезды. Неутомимые светляки сияют щедро и для Мордасова, и для Шпына, и для Настурции, и для Рыжухи с пропащей дочерью, и для Туза и его побратимов бутылочных, для всех одинаково, но завелись люди, что и головы годами не задирают, все под ноги глазами уперты, будто там самое важное. Мордасов уговорил еще один огурец и отметил, что засол получился в десятку, самое то! Обошел машину, пару раз прикидывая, сколько слупить со Шпына за визит к бабке, не за так же напрягать человека на краю могилы. Шпына надо трясти! Сколько же он насушил со своей ухватистой бабенкой? Горы металлических рублей заблестели в ночи перед взором Колодца и вспомнилось обидное, сказанное девицей, к которой он безуспешно прикололся: без воображения ты мужчина, расчетливо живешь, скучно и пусто. Это как рассудить, его воображение, конечно, не рисует поклоны, да нежности, да шепоток под сиренью, но горы из железных рублей тоже чего-то стоят, не холмы, а заоблачные пики, как в телевизоре и он со снаряжением карабкается, забивает крючья, к заветной вершине, а из-под окованных ботинок осыпь брызжет, не камешками, рублевиками, так и звенят, скатываясь в расселины и пропасти, озвучивая в пустынном мире чудо-гор путь Мордасова к своему торжеству.

Филин ужинал на кухне. Жена, коренастая, на ногах-тумбах тяжело поворачивалась от плиты к столу, мелькали жирные руки в перевязочках, как у младенцев; обличием и повадкой жена походила на мужа ошеломляюще: каждый бы признал их супругами, шею творец для жены Филина не предусмотрел вовсе и голова, подпертая синюшными щеками покоилась прямо на плечах.