Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]

Далеко за полночь внутри банка директора работу завершили. Вот так-то! У нас, в Советском Союзе, это коммунистическим субботником именовалось. У нас сам товарищ Ленин бревно в Кремле носил. Правда, молва народная говорит, что надувное. И ничего. Что, непривычно, господа финансовые воротилы? Непривычно. И как-то радостно. Любит человек, работу трудную завершив, сесть (пусть на стул, пусть на пол), высунуть язык, как пес утомленный, и на работу свою любоваться.

Есть на что.

Ближе к полночи жены директоров, встревоженные, в банке собираются. Удивляются. Никогда за мужьями своими такого трудолюбия не замечали. Внутри весь банк блестит-сверкает-переливается. Кто-то пива испанского привез бочонок малый. «Сан-Мигель». Святой Михаил по-нашему. Никому и уходить от своей работы не хочется. Выпили по-братски. Жаль, закусить нечем.

Расходиться пора.

— Сеньорита Анастазиа, где вы живете?

— Нигде.

— Как нигде?

— Так — нигде. На морском бережку. На камушках.

Посовещались директора перед отъездом, решили, что воровать в «Балерике» все равно нечего, да и не похожа сеньорита на тех, кто столы канцелярские в «Балерике» ворует.

— Сеньорита Анастазиа, у генерального директора за кабинетом комната отдыха, там диван кожаный. Если в таком здании на ночь не боитесь…

Настя уснула, как засыпала всегда: стремительным провалом. И тут же перед нею загремел стальной цепью страшный пес-волкодав, почему-то так похожий на Сашу Дракона. А она, Настя, пушистая белая собака, остервенело кусала его, требуя любви.

И он ей любовь дарил. Много и щедро.

7

Ринулись широкие народные массы поутру в «Балерику». Самое главное в банковском деле — доверие клиента и надежда на чудо. Нет, не вкладывает народ испанский денежки в «Балерику», нет у народа денег, по шесть месяцев зарплату народу не платят. Но все равно народ возле банка толкается. И внутрь заглядывает. По сторонам взглядами рыщет: а где же она-то сама?

А она спит на директорском кожаном диване за тяжелой, вчера от пыли выбитой шторой, которая закрывает ее от испанского солнца в чистом окне. Она обнимает во сне подушку и шепчет непонятные слова. Ее никто не тревожит. И она отсыпается за многие дни изнурительных чародейских занятий, за ночи на каменном пляже, за трудные дни беспросветных скитаний по душному городу.

Она проснулась уже к вечеру и долго не могла понять, куда же это ее занесло. Потом села на диване. Потянулась и зевнула сладко-сладко. Вспомнила сначала обрывки снов, потом — вчерашнее. Отметила, что в директорской комнате отдыха не все вычистить успели: корзина так и осталась бумагами ненужными забита.

Потянула урну к себе. В урне — письма. Вчера таких писем целую тонну выбросили: «Дорогой сеньор! Три года назад мы имели честь предоставить вам кредит в размере… И не пора ли, дорогой сеньор, возвращать…» Раньше банк эти письма вагонами рассылал. Теперь перестал — нет денег на расходы почтовые. Потому «Балерика» не рассылает писем своим бессовестным клиентам.

Разгладила Настя мятую бумагу. Прочитала еще раз.

Тут ее и озарило.

ГЛАВА 31

1

Она знала: в Париже цвет русской императорской гвардии собирается на Сен-Дени. В «Эльдорадо».

Есть мнение, что название говорит о многом. Этому не верьте. Название говорит не о многом, а обо всем. У хороших ресторанов — скромные названия. У самых лучших — совсем скромные. «Яр», к примеру. Но уж если красиво звучит, слишком красиво, — «Эльдорадо», «Золотое дно», «Монте-Карло», «Лос-Анджелес», — то можно не заходить, можно и так догадаться: грязный кабак, притон.

Но где, как не в грязном кабаке, собираться цвету бывшей российской императорской гвардии? Уж конечно, не в «Александре».

Она спустилась по стертым каменным ступеням под закопченные своды.

— Здравствуйте.

Ей не ответили.

— Мне князя Ибрагимова.

Бросили они на стол карты, и страшные обросшие морды повернулись к ней все разом. И расступились. У стены, за изрезанным ножом столом здоровенный мужик в потрепанной черкеске. На груди кармашки для газырей. Кармашки остались, а серебряные газыри пропиты еще в 1923 году.

— Слушаю вас, сударыня.

— Здравствуйте, князь. У меня дело.

Он только чуть склонил до самых глаз курчавой бородой заросшую голову и ухмыльнулся, кивнув в ее сторону:

— У нее дело!

И все ухмыльнулись.

— Я, князь, — Анастасия Стрелецкая. — Тишина в подвале зашуршала, сгущаясь.

— Графа Андрея Стрелецкого дочь?

— Да.

— И что бы вы хотели, сударыня?

— Я же сказала: у меня дело.

Он хмыкнул, и за ним все в подвале как бы выдохнули, зашевелились, как бы заговорили, слов не произнося. Тут же, однако, и смолкли.

— Дело. Ха! Какое может быть дело у дочери красного графа… Граф Стрелецкий пошел в услужение Совдепии… Надеюсь, красные его за это пристрелили.

— Его расстреляли, — глухо и отчетливо ответила Настя.

— Во! — торжествующе заключил бородатый, назидательно поднял вверх указательный палец и повторил: — Во!