Выбор невесты

– Ишь ты, как распотешил, только этакими фокусами не прокормишься, я знаю почище и могу проделать штучки, тебе, Леонгард, недоступные.

– Ну, покажи нам свое умение, – сказал золотых дел мастер, снова принявший человеческий облик и спокойно севший за стол, – покажи!

Старик достал из кармана большую черную редьку, тщательно очистил ее ножичком, который вытащил из того же кармана, и, нарезав тоненькими ломтиками, разложил на столе.

Затем он принялся колотить кулаком по ломтикам редьки, и оттуда при каждом ударе со звоном выскакивала новенькая блестящая золотая монета, которую он тут же подхватывал и бросал ювелиру. Но как только тот ловил монету, она с треском рассыпалась на тысячу искр. Старика это, как видно, злило, все быстрей и крепче ударял он по ломтикам редьки, и все с большим треском рассыпались они в руках золотых дел мастера.

Правитель канцелярии совсем растерялся, онемел от ужаса и страха и чуть не лишился сознания; наконец он собрался с духом и пролепетал дрожащим голосом:

– С вашего разрешения, почтенные господа, я лучше уйду. – С этими словами он поспешно выскочил на улицу, схватив в охапку шляпу и трость.

Вслед ему донесся громкий хохот таинственных незнакомцев, от которого у него кровь застыла в жилах.

ГЛАВА ВТОРАЯ, повествующая о том, как сигара, которая никак не загоралась, привела к объяснению в любви, хотя влюбленные уже до того стукнулись лбами

Молодой художник Эдмунд Лезен познакомился со старым чудаком золотых дел мастером Леонгардом несколько менее странным образом.

В уединенном уголке Тиргартена Эдмунд рисовал с натуры купу деревьев; тут-то к нему и подошел Леонгард и бесцеремонно заглянул через его плечо в этюдник. Эдмунд, не прерывая работы, продолжал усердно рисовать до тех пор, пока золотых дел мастер не заметил:

– Да это же, юноша, необыкновенный рисунок, ведь у вас получаются не деревья, у вас получается что-то совсем иное!

– Вы что-нибудь заметили, сударь? – спросил Эдмунд с сияющим лицом.

– Да, по-моему, из сочных листов выглядывают, сменяя друг друга, всякие образы, то гений, то редкостные звери, то девушки, то цветы. Однако все в целом представляется нам купой деревьев, сквозь которую просвечивают чарующие лучи вечернего солнца.

– Слушайте, сударь, – воскликнул Эдмунд, – или вы обладаете особым даром проникновения, можно сказать, видите все насквозь, или же мне посчастливилось передать в рисунке мое самое сокровенное. Разве, когда вы на лоне природы всецело отдались страстному чувству, разве вам не кажется тогда, что из кустов и деревьев ласково глядят на вас всякие причудливые образы, разве с вами так не бывает? Это как раз и хотел я наглядно изобразить в моем рисунке, и, как видно, это мне удалось.

– Понимаю, – несколько холодно и сухо отозвался Леонгард. – Вы хотели отдохнуть, отрешиться от академических занятий пейзажем и почерпнуть радость и силы, отдавшись приятной игре воображения.

– Ни в коем случае, сударь! – возразил Эдмунд. – Именно так рисовать с натуры я считаю для себя самым полезным и лучшим учением. В таких этюдах я привношу в пейзаж истинно поэтическое, фантастику. Пейзажист, так же как и художник исторический, должен быть поэтом, иначе он навсегда останется ремесленником.

– Силы небесные! – воскликнул Леонгард, – и вы тоже, дорогой Эдмунд Лезен…

– Как, разве вы меня знаете, сударь? – перебил Эдмунд золотых дел мастера.