Выбор натуры

– А это чтобы они головами друг дружку не побили, – сказал он так, будто всё, что им делалось до этого, Сараеву было понятно.

Затем Тимофей достал из кармана два шприца и воткнул один из них Прохору выше колена. Опустошив его, выбросил и воткнул следующий в Вадима.

– Пустельга, – сказал он. – Знаете кто это? Из семейства соколиных. В честь них назвал. – Он отбросил второй шприц. – В этом году подрастили несколько птенцов, люди принесли, потом выпустили под Беляевкой. Нравятся мне эти птички – маленькие, быстрые. Выходите, а то оглохнете. Подождем на воздухе пару минут.

Они отошли к стене здания. Двери Тимофей оставил открытыми. Сараев допил бутылку и швырнул ее в пустой оконный проем. Резкие выкрики в машине раз от разу становились громче и протяжней.

– Это они отходят. Ничего, – поглядев на часы, пояснил Тимофей. – Я им не стал рты затыкать, пусть прокричатся в свое удовольствие…

Сараев отошел, натянул пальто на голову и крепко зажал уши. Сквозь мычание, которым он подхватил продолжавшую крутиться Одаркину мелодию, время от времени прорывались далекие отчаянные крики, и Сараев не мог понять: он действительно их слышит или они ему только чудятся. Так он стоял, пока Тимофей не похлопал его по плечу.

– Поехали.

Прохор и Вадим сидели, безжизненно уронив головы на грудь. Тимофей снял с них ошейник и веревки, бросил их в багажник и сел за руль. Сараев, поскользнувшись и едва не уехав под машину, шумно заполз на свое место.

– Эх, еще бы, конечно, пару деньков, на закрепление… – сказал Тимофей. – Чуть-чуть не доработали. – Он вздохнул и повернул ключ зажигания. – Ну, ничего. Думаю, и так будет нормально. Ладно. Всё. Домой.

На выезде из поселка, неподалеку от железнодорожного переезда Тимофей вдруг отрывисто посигналил встречной машине, в которой Сараев узнал «Опель» Павла. Съехав на обочину, «Опель» остановился; Тимофей перешел дорогу, что-то проговорил, наклонившись к приоткрытому стеклу, и вернулся.

За Ярмарочной площадью им навстречу промчались с воем две пожарные машины. Проводив их взглядом Сараев, увидел, что Вадим, опустив голову, плачет. И когда сирены затихли вдали, плач Вадима стал слышнее и перешел в рыдания – открытые и размеренные.

– Хорошо как плачет… – сказал Тимофей.

Пьяный Сараев, возможно, и сам бы не удержался, если б не наплакался вдоволь прошедшей ночью – к этому, кроме заразительных рыданий Вадима, располагали и бьющие в стекла крупные капли дождя, и неприглядные пересыпские виды в потемневшем воздухе, и ровный равнодушный шум машины. Вместе с легким пощипыванием в носу голова Сараева сделалась вдруг невесомой, чувства прочистились, обострились, и всё вокруг сразу приобрело удивительную отчетливость и объемность. Какой-то восторг безысходности накрыл его. Как будто он вынырнул из густой вязкой преющей жижи в ледяную пустоту – хоть и непригодную для жизни, но в самые первые секунды радующую свежестью и возможностью вдохнуть полной грудью.

К тому времени, как они подъехали к дому Вадима, тот успокоился и только время от времени судорожно втягивал воздух. Тимофей, развернувшись, пошлепал его, впрочем довольно сильно, по щеке и велел Сараеву вывести и довести до подъезда.

– Давай, Вадик, иди с Богом. И помни: всё – круги на воде, – сказал Царь.

Вадим улыбнулся и закивал.

Сараев завел его в подъезд и снизу проследил, чтобы он дошел до двери, позвонил и вошел в квартиру.

По пути на Щепкина Тимофей завернул к зоопарку: подошло время делать кое-кому из его питомцев уколы. Когда он вышел, Сараев чуть приспустил стекло и закурил. Прошло минут десять. Прохор, за которым Сараев следил через зеркальце, открыл глаза, дернул ручку и открыл дверь.

– Прохор… – попытался остановить его Сараев.

Прохор выбрался из машины. Сараев вышел за ним, но подошедший Тимофей сказал:

– Дойдет как-нибудь. Садитесь.

Прохор перешел рельсы и поплелся по слякотному Новощепному ряду в сторону вокзала.

 Когда они выехали на Старопортофранковскую, Сараев спросил:

– Куда мы?

– Везу вас домой, – ответил Тимофей.

– Я сам.

– Как скажете.

Тимофей остановил машину, и Сараев вышел.

 

 

XLVIII

Борис-4