– Спасибо, милый. Люблю тебя сильно-сильно и горжусь, потому как жена. Не думай о том, что можешь нас подвести. Этому не бывать. Знаешь, Марк, сидя здесь, в окружении книг, совсем неожиданно придумала прекрасное название для нашего маяка.
– Название?
– Ну да. Почему бы и нет? Будь Ирвин Уоллес или Уильям Бакли владельцами этого уникального местечка, спорим, снаружи уже давно висела бы огромная медная табличка с названием.
– Понятно. И несмотря на то что я не продал издателям ни единого слова, ты уже причислила меня к Уоллесу и Бакли?
Оттолкнув меня, она вскочила.
– Так все же желаешь ты услышать название или нет?
– Выкладывай!
Луиза направилась к полкам с книгами, посвященных успеху, пробежалась пальцами по корешкам. Затем, вскинув руки высоко над головой, указывая на взмывающие вверх ряды полок, воскликнула:
– Впредь, мистер Кристофер, маяк будет называться Башней Успеха! Окруженный этими прекрасными стенами, наполненными знанием и мудростью, ты будешь ваять предложения и абзацы настолько впечатляющие, что они, будто луч маяка, укажут путь всему миру. Обещаю!
Из небольшого холодильника Луиза достала бутылку вина «Chablis», мы чокнулись. Маяк был официально окрещен.
– Остается надеяться, – вздохнул я под звон бокалов, – что мне достанется хотя бы десятая часть успеха предшественника. Знаешь, бывает, когда завывает ветер и поскрипывает винтовая лестница, кажется, словно Джошуа Кройдон спускается по ступенькам, чтобы предъявить права на свой маяк.
– Кстати, я кое-что вспомнила! – воскликнула Луиза. – Не сходи с места!
Она подбежала к старому столу и вернулась с небольшим свертком в золотой фольге.
– Счастливого Рождества, писатель!
Прежде чем разорвать упаковку, я несколько минут вертел подарок в руках. Там была книга. Не с пустыми страницами, а старое потрепанное издание «Известных изречений» Джона Бартлетта. Луиза внимательно наблюдала за мной, а я, открыв фолиант, онемел от удивления. На внутренней стороне обложки зелеными чернилами было выведено: «Джошуа Кройдон, 1947».
– Откуда это?
– Нашла в старом столе, на второй день после переезда. Миссис Кройдон оставила тебе стол и печатную машинку. Уверена, она знала и о книге, лежавшей в одном из выдвижных ящиков, не иначе, хотела подарить тебе. Почти два года я хранила ее в своем шкафу. Надеялась, что она станет особенным подарком к первому Рождеству после окончания работы над твоей книгой.
– Истинное сокровище, – произнес я, поглаживая выцветшую обложку.
– И это еще не все. Видишь закладку? Она была в книге на той же самой странице, что и теперь. Открой и посмотри.
Страница 926. Теми же зелеными чернилами, что и надпись на обложке, было обведено четверостишие из стихотворения Джеймса Элроя Флеккера, английского поэта начала двадцатого века, как я узнал позднее.
Луиза взяла у меня книгу. Ее голос всего на малость превышал шепот.
– Хочешь услышать слова, выделенные мистером Кройдоном?
Я кивнул.
– Хорошо, закрой глаза.
Закрыл. Ожидание продлилось с минуту.
– Готов? – уточнила она.
Эхо разнесло слова по всему маяку. Я открыл глаза. Луиза стояла, опираясь на перила винтовой лестницы где-то на середине пути до вершины маяка!
– Ты что там делаешь? – воскликнул я.
– Просто закрой глаза и слушай, тогда узнаешь!
VI
ЛУИЗА И МАЛЬЧИКИ ДАВНО СПЯТ. Я засиделся в маяке, уставившись на клавиши печатной машинки, проведя так чуть ли не весь день, поскольку произошли события, оказавшиеся настолько болезненными и неприятными, что о них тяжко вспоминать, а уж доверить бумаге и того тяжелее. Однако должен. Время несется неумолимо.
Наш почтовый ящик находился внизу холма, но однажды утром в конце февраля мистер Слэттери подъехал на своем почтовом фургончике по заснеженной дороге прямо к дому и вручил мне объемистую желто-коричневую бандероль. Затем с сожалением поведал, что с меня причитается четыре доллара и шестьдесят четыре пенса за доставку.
Уплатив указанную сумму, я отнес сверток на кухню и вскрыл упаковку. Луиза молча наблюдала. Ответ издателей был краток. Они чрезвычайно благодарны за возможность ознакомиться с моей книгой, но выражают сожаление по поводу того, что она не соответствует их текущим планам по книгоизданию.
Как правило, время врачует самые грустные воспоминания, но я до сих пор отчетливо помню, как страшно скрутило живот от внезапного понимания того, что «Ключ к лучшей жизни» отвергнут.
Луиза подсела ко мне за стол, проигнорировав письмо. Ее больше удручало плачевное состояние рукописи, которую она так старательно подготовила.
– Марк, ты только взгляни на страницы. Почти все помяты или согнуты.