Выбирай

– Завещание, говорю… – снова повторяет мужик, словно не понимает, что завещание – это последняя вещь, о которой сейчас хотелось бы думать.

– Почему вы его хороните? – подскакиваю на ноги, а руки сами собой сжимаются в кулаки. Нет. Он еще жив. И не умрет. – Гаевский еще с нами! Не надо отправлять его на тот свет раньше времени. Еще есть шанс. – Я твержу это упрямо и себе и девчонкам, хотя данные и врачи говорят совершенно обратное.

Не могу. И не смирюсь с мыслью, что мы его потеряем.

– Но вы же понимаете, что этот шанс призрачный, – словно ребенку, говорит мне Кравченко. – Поверьте, для меня тоже это тяжело. Мы работали с Максимом Александровичем больше десяти лет, рука об руку, но… – пожимает плечами мужчина. – Я должен позаботиться, чтобы в случае чего его последняя воля была исполнена.

– Насколько я знаю, Гаевский никогда не писал завещаний и считал это чушью, – залпом допиваю остывший кофе.

– Дело в том, что я тоже был удивлен, но за день до аварии Гаевский приехал ко мне и составил завещание. Согласно которому все свое состояние, движимое и недвижимое, счета и акции оставляет своему ребенку и его матери.

– Что? Какому ребенку? – смотрю на Кравченко во все глаза, расстегивая ворот рубашки, так как неожиданно стало тяжело дышать, словно перекрыли кислород. – У Макса нет ребенка.

– Будущему. Как я понял со слов Гаевского, его невеста беременна. Екатерина Алексеевна, вы не знакомы с ней? Мне нужно знать, как с ней связаться.

– В… в смысле… Кати беременна?

– Выходит, что да, – разводит руками Кравченко, – по крайней мере, Максим Александрович был в этом уверен.

В висках стучат барабаны, а сердце, я не думаю, что может болеть сильнее, чем сейчас.

Ребенок.

Гай станет отцом.

Мог бы стать…

* * *

– Любые деньги! – смотрю в окно на подключенного к аппаратам и лежащего без движения Гаевского. – Любые! – повторяю, обращаясь к стоящему по левую руку врачу. – Куда нужно перевезти, что нужно сделать?! – еще немного, и я тоже впаду в истерику.

Сколько мыслей роилось в голове и сколько вариантов просчитывалось после разговора с адвокатом, но во всех случаях я ощущал свое полное и безоговорочное бессилие. Есть деньги, возможности, но, как оказывается, перед лицом смерти равны все.

Мать Макса уже слегла с сердечным приступом, а Кати пришлось снова напоить успокоительным, чтобы остановить ее очередную истерику. Естественно, только под контролем и наблюдением врача, которому сообщили, что девушка в положении.

Алия…

Моя Лия молодцом, уже почти сутки сидит у постели Гая. Человека, благодаря которому мы с женой вместе. Сидит и тихо глотает слезы, режа мне своим убитым взглядом ножом по сердцу.

– Док, – машу головой, отгоняя снова подступающую панику. – Что нужно сделать?

– К сожалению, мы правда бессильны.

– Не вы. Другая клиника. Хоть какой-то шанс?! Я не верю, что это все. Это не может быть конец, – рычу, готовый рвать и метать. Оборачиваюсь, встречаясь с убитым взглядом седовласого главврача клиники, которой качает головой и, как старого доброго друга, хлопает меня по плечу.

– Один на миллион, Артем Валерьевич. И это будет зависеть не от клиники и не от врачей. Мы сделали все, что могли, что в принципе может сделать современная медицина, но по всем показателям Максим Гаевский, вероятней всего, не выйдет из комы.

– Но ведь были случаи. Были, когда пациенты приходили в себя и через несколько лет. Рано отключать его от приборов, – запускаю пятерню в волосы и меряю шагами коридор. – Нужно подождать! Давайте будем ждать!

– Я сожалею, но это не тот случай. Еще неделя. Потом смысла ждать уже не будет совсем, – прозвучал страшный приговор.

Неделя.

Гаю отмерили еще семь дней.

Семь. Сука. Дней.

Сто шестьдесят восемь часов, спустя которые сердце, живущее ради друзей и родных, ради любимых, остановится…

День первый. Мимо.

День второй. Не помню.

День третий. Полное падение в бездну отчаянья.

День четвертый. И конца ей не видно.

День пятый. Смирение.

День шестой…

– Артем, – слышу голос жены. Родной голос, который болью отдается в груди. – Перестань, – тянется Лия к бокалу, пытаясь выхватить его у меня из рук, но даже упитый в усмерть, я оказываюсь быстрей. А хотя… кажется, алкоголь уже стал в моем организме заменять кровь. Сколько бы ни вливал в себя этого пойла – голова ясная, и мысли трезвые.

– Не могу, – морщусь, отстраняясь и опрокидывая в себя очередную порцию виски. Обжигающего и прошибающего до самых костей.

Опьянеть.

Пропасть.

Единственное, что мне сейчас нужно – это забыться на хер и очнуться только, когда закончится весь этот ужас. Когда пройдут эти страшные отмеренные семь дней, когда каждое утро ты просыпаешься с надеждой: что ну вот, сегодня. А этого “сегодня”, мать его, не происходит.

И ты снова убит. И ты снова ложишься в кровать, зная, что завтра откроешь глаза, встречая новый день с новой порцией надежды. А вот Гай нет. Не откроет. Возможно, уже никогда.

Вероятней всего.

Никогда.