Вундервафля

– Ты дурак?! – почти взвизгнула Аня. – Работать на ядерную программу Ливии, не разгласив государственные секреты, было невозможно! Папа ни за какие деньги не соглашался стать предателем!

– Только в присутствии адвоката! – очень четко произнес Страхов, не просыпаясь.

– Ах, ядерная программа… Ладно, ладно, дурак я, – согласился Дима.

– Тебе просто не предлагали Родину продать, вот ты и не понимаешь!

– Мне один раз предложили… – начал было Беленький.

– Спасибо, я уже слышал, – сказал ему Дима и еще чуточку отодвинулся.

Герасименко погонял за щекой коньяк, проглотил, взял ломтик салями, с видимым наслаждением его обнюхал, отправил в рот и невнятно произнес, жуя:

– Начало девяностых – прикольное время. Помню, жрать нечего было вообще, мать на балконе разводила кур. Поглядел я на этот курятник посреди Новых Черемушек и подумал: дай-ка для разнообразия поработаю. Через год машину купил, неновую, конечно… Когда обмывали, папане два зуба выбил. В общем-то, я его люблю. Так, врезал для профилактики.

– Ты удивительно черствый тип, – сказал Шугаев. – У людей бывают разные обстоятельства. Анечка, давайте я вам налью…

– У людей бывают разные отмазки, чтобы уставиться стеклянными глазами в одну точку, – буркнул Герасименко себе под нос.

– Погоди, Аня, так твой отец был ядерщиком? Оружейником? – спросил Ключевский. – Извини, я не сразу понял.

– Ну да.

– Херня какая-то, – ляпнул Ключевский.

– В смысле?.. – Аня озадаченно помотала головой.

Ключевский глядел на нее через стол и боролся с желанием объяснить, что он имеет в виду. Это было бы просто глупо. Но очень хотелось разложить все по полочкам. Чтобы делать ядерное оружие, нужна целая промышленная отрасль. А сами по себе ученые, да хоть десять ученых, пусть и очень компетентных, ничего не могут. Российские «беглые ядерщики» появились в Ливии уже в девяносто втором – что толку? В том же году почти двадцать наших из Арзамаса-16 оказались вдруг в Ираке – помогло это Хуссейну?.. Как ливийцы ни корячились, сами они не смогли построить ни одной центрифуги для обогащения топлива. А импортное оборудование намертво застряло в Дубае: эмбарго. Вот такая унылая картина сложилась в Ливии к девяносто третьему году, когда «папа отказался продавать Родину»…

А что ему, собственно, предлагали?

А был ли он вообще оружейником?

Откуда взялась уверенность, что его, «носителя оборонных секретов», выпустят из страны? Кому-то такой фокус удался, но это было раньше. К девяносто третьему контроль заметно усилился.

Так что же случилось с папой?

Не рассказал ли он жене сказку, которую теперь с таким чувством повторяет дочь?

Матерь божья… А не рассказывал ли он сказки с самого начала – чтобы выглядеть значительней? Мало ли чем люди занимаются в «почтовых ящиках». А он нафантазировал черт-те чего – и в конце концов сам поверил.

И когда от папы вдруг потребовалось подтвердить свой крутой статус, что ему было делать, несчастному психу, запутавшемуся в своих фантазиях? Естественно, папа ушел в глухой отказ. Закатил сцену. Встал в позу. Эта игра окончательно подточила его нервную систему, вот он и впал в депрессию.

Или еще вариант: они встретились с Салимом, тот увидел, что папа как специалист его не устраивает, и взял назад свое предложение. Это вообще жесть для бедного папочки. Дома-то ждут. Дома-то надеются…

Ну и рыдающая мама тоже хороша. «Не имеешь права лишать семью обеспеченного будущего…» А сама работать не пробовала? Веселая, блин, семейка!..

Ключевский смотрел на Аню и понимал, что будет, если он все это выпалит. Больно ей будет. А ему… Ему-то отчего сейчас так худо?

– Пойду взгляну, как там Митя, – сказал он. – Не заснул ли.

Он встал из-за стола, и его слегка «повело». Он был пьян и чертовски зол.

Ключевскому хотелось сказать Ане: «Бедная ты, бедная, как можно в тридцать лет быть такой дурой, тебя же просто обманывали, отец твой сумасшедший обманывал, выкинь всю эту чушь из головы…» К счастью, он вовремя догадался: пьяная откровенность ему не будет стоить ничего, а для молодой женщины это удар в больное место. И ведь она ничего не поймет, только обозлится на шефа. Подумает, он ее ни за что обидел.

А было за что.

И так же, как у Ани, это было для Ключевского очень личное.