Вундеркинды

— Ну надо же, какой подвиг! — Сара посмотрела на часы. — Боже мой, без четверти два! Через пятнадцать минут начнется церемония закрытия. — Она прищурила глаза и уставилась на меня холодным взглядом, не лишенным известной доли презрения и даже ненависти. Я отнял у нее драгоценное время — величайшее преступление, которое вы могли совершить по отношению к Саре Гаскелл.

— Ладно, Грэди. В таком случае уйду я. А ты, если хочешь, оставайся. Сиди и дыши. Дыши свободно и затягивайся поглубже. Сиди, сколько влезет, может быть, высидишь еще парочку своих дурацких слезинок. Пока. Желаю удачи.

— Сара…

Я поднялся со стула и шагнул к ней. Я сделал еще одну нелепую, жалкую, поражающую своим цинизмом попытку удержать Сару. Я оправдал ожидания тех людей, которые меня хорошо знают, потому что в подобной ситуации ничего другого они от меня и не ждали.

— Сара, а если я скажу, что хочу на тебе жениться?

Сара вытянула руку и уперлась ладонью мне в живот. Мгновение она в буквальном смысле держала меня на расстоянии вытянутой руки. Затем слегка толкнула меня, как будто я стоял на краю обрыва, а за спиной у меня клубилась голубоватым туманом бездонная пропасть. Прежде чем упасть, я заметил блеснувшее у нее на пальце обручальное кольцо. Я задохнулся от боли и плашмя рухнул на пол.

Сара переступила через меня и вышла из кабинета. Подол ее плиссированной юбки взметнулся, как кончик хлыста. Каблуки Сары гулко зацокали по мраморному полу. До меня долетели приглушенные голоса и гудение лифта, затем наступила полная тишина. Знающие меня люди, без сомнения, пришли бы к выводу, что это был именно тот ответ, которого я заслуживал.

* * *

Мне не хотелось входить в зал и привлекать внимание публики, собравшейся на торжественное закрытие Праздника Слова. Я проскользнул через вестибюль Тау-Холла, вскарабкался по боковой лестнице и оказался на балконе второго яруса. В отличие от лекции К., когда Тау-Холл был забит до отказа, итоговый доклад Вальтера Гаскелла не вызвал столь живого интереса, поэтому я без труда пробрался в дальний угол балкона и уселся на свободное место в самом конце ряда. Стены Тау-Холла были задрапированы кроваво-красной материей — под цвет обивки кресел. По бокам сцены и вдоль перил балкона драпировка свисала свободными складками. Я прислонился к стене, уткнулся носом в пыльный бархат и вдохнул тяжелый запах времени и увядания. Я оглядел зал — все пятьсот голов, пытаясь отыскать среди них рыжую голову Сары.

Крабтри я обнаружил сразу, он сидел в первом ряду, лениво откинувшись на спинку кресла, и сонным взглядом наблюдал за Вальтером. Он был похож на сытого кота, слизывающего с усов окровавленные перья. Блестящий молодой писатель сидел справа от редактора. Крабтри нарядил Джеймса в свой желтый спортивный пиджак, из-под пиджака выглядывал ворот моей фланелевой рубашки. Джеймс сидел очень прямо, аккуратно сложив руки на коленях, и внимательно смотрел на сцену. Его острый кадык лихорадочно бегал вверх-вниз по длинной худой шее — Джеймс жадно заглатывал каждое слово, которое произносил его старый смешной декан, обращаясь к аудитории, состоящей из редакторов и литературных агентов, — обычные вдохновенные советы Вальтера Гаскелла: смело идти вперед, усердно работать, полностью отдаваться творчеству и не думать о таких низких предметах, как поиски редактора и литературного агента.

Агент, сидящий в конце первого ряда, громко чихнул. Джеймс повернул голову, случайно вскинул глаза и заметил меня. Я вздрогнул: мне казалось, что бархатная драпировка и мое собственное одиночество надежно скрывают меня от людских взглядов. Глаза Джеймса расширились, он уже поднял руку, собираясь пихнуть Крабтри локтем в бок, но я приложил палец к губам и закрыл лицо куском пыльного бархата. Джеймс в недоумении посмотрел на меня, потом медленно кивнул, отвернулся и снова уставился на сцену. Глядя на Джеймса, одетого в любимый пиджак Крабтри, я вдруг почувствовал себя покинутым. Любовники часто обмениваются одеждой, особенно любовники-мужчины, но мое чувство было гораздо острее, чем примитивная ревность. Я словно сошел с орбиты: потеряв Крабтри и навсегда лишившись его любви, я утратил представление о самом себе — тот яркий образ, который сложился у меня в юности, растаял как дым. Я знаю, в наш неромантичный век это выглядит старомодно и просто глупо, когда нормальный гетеросексуальный мужчина вроде меня вдруг начинает связывать все свои надежды на будущее с любовью и верностью другого мужчины. И тем не менее именно так я всегда относился к Крабтри. Можно сказать, что я, как бы странно ни звучали мои слова, считал Терри моим мужчиной, а себя — мужчиной Терри.