Вулкан жив

— Это бессмыслица. Им следовало затаиться, окружить нас и вызвать подкрепление.

Нумеон замер, всматриваясь в сумрак за стенами. Позади Домад выкрикивал приказы, перемежавшиеся грохотом его тяжелого болтера. Как только Пергеллен сообщил, что Семнадцатый их обнаружил, все легионеры в мануфакторуме построились в стрелковую цепь, за исключением Нумеона, Леодракка и двух воинов в вороновом черном, которые прошли задними помещениями к черному выходу. Мануфакторум не был крепостью, и оставаться здесь было нельзя, но замечание Леодракка звучало логично. Почему враги не стали осаждать их, чтобы через некоторое время со значительными силами взять штурмом?

— Это отвлекающий маневр, — решил он. — Чтобы мы сосредоточили все внимание спереди.

Черный ход был за складом, заполненным полуразрушенными кузовами грузовиков. Множество укрытий, множество мест, где можно спрятаться.

— Видите? — спросил Нумеон, опускаясь рядом с задней дверью и указывая наружу.

— Их трое, — прошептал Хриак, крепко держа человека за плечо.

— Вы ведь не собираетесь туда идти? — спросил Грамматик.

Нумеон его проигнорировал. Он опять заметил какое-то движение. Кто бы там ни был, этот кто-то, используя в качестве укрытия грузовики, подбирался все ближе.

— Им нужен человек, — сказал он. — На этот раз они хотят схватить его, а не убить.

— Откуда ты знаешь? — спросил Леодракк.

— Фронтальная атака была нужна для того, чтобы нас выманить. Они знали, что мы попытаемся сбежать с человеком. Потому что если они следили за нами, то вернее всего видели то же, что и мы.

Хриак опустил взгляд на Грамматика:

— Твое воскрешение…

— Можно было бы и не объяснять, — язвительно заметил Грамматик. — Мое мнение значения не имеет, да? Вы все равно вот так слепо пойдете вперед, верно? Вы потеряли всякую веру.

— Мы потеряли куда больше, — прорычал Леодракк.

— Спокойно, — приказал ему Нумеон, бросив на Грамматика быстрый взгляд, чтобы тот замолчал, после чего продолжил: — Мы только тратим время. Уведи его отсюда. Мы отвлечем тех троих.

Он посмотрел на Авуса, сидевшего рядом на корточках и пока сложившего пластины прыжкового ранца. Легионер до настоящего момента молчал.

— Я возьму вергельд за Шаку их кровью. И только когда мою корвию повесят в память о моей жертве и я стану пиром для воронов, тогда я познаю покой, — поклялся он. — Victorus aut Mortis[1].

Хриак склонил голову, торжественно и уважительно.

— Victorus aut Mortis, брат.

Нумеон кивнул всем троим.

— Мы встретимся в тоннелях. Все мы. Да хранит вас Император.

Элиас чувствовал себя беспокойно, и не только из-за тупой боли в руке. Снаружи, в жертвенной яме, было тихо, только воздух еще дрожал от нетерпеливой злобы нерожденных. Он чувствовал их гнев. И сам его испытывал. Потерпеть неудачу, когда цель так близко, и из-за чего? Из-за какого-то человека, которому он позволил ускользнуть.

Лишь воздух схватит тот, кто не умеет ждать, но тот, кто действует обдуманно, всегда свой приз поймает.

Когда-то он услышал, как Эреб произносил эти слова. Их насмешливое эхо преследовало его годами.

Ранос был мертв. Его Несущие Слово фактически вычистили из города все живое, теперь в нем оставался лишь этот лоялистский сброд с их пленником. И все равно Элиас был лишен столь желанной награды. Эреб говорил ему про орудия. Полумертвый, с кровавыми ошметками вместо лица, он все же открыл ему эту истину. Элиас был уверен, что наконечник копья являлся одним из орудий, о которых говорил повелитель. Чистая сила, материализованная в фульгурите. Все сомнения, какие только могли быть у него на этот счет, были уничтожены вместе с его рукой и семерыми аколитами, сожженными дотла.

Он осторожно коснулся копья. Оно оказалось на удивление холодным и определенно неактивным: таинственная энергия, ранее вырвавшаяся наружу, не была истрачена полностью, но теперь дремала. Копье гудело, едва заметно вибрируя, а лезвие по-прежнему лучилось, свидетельствуя о божественном происхождении предмета.

Монархия… Да, Элиас тоже хорошо ее помнил. В тот день он плакал: сначала от экстатического восторга при виде взмывших в небо соборов, а потом от праведного гнева, когда Тринадцатый покрыл позором его легион и примарха. Он едва помнил убитых смертных, но остро прочувствовал отповедь Императора. В тот день Эреб совещался с ним. Он совещался со многими. Его повелитель выглядел странным образом уверенно, как будто уже имел некоторое представление о том, что должно будет произойти. В этом и заключалась сила. В умении видеть нити судьбы и переплетать их в угоду своим желаниям. Но почему Эреб всегда скрывался в тенях, управляя из-за трона вместо того, чтобы королем сидеть на нем, Элиас никак не мог понять.

«Что знает Эреб, чего я…»

Эту мысль прервала активация варп-склянки.

Даже в ее мистическом огне Эреб выглядел искалеченным. Он был одет в темный плащ с длинным капюшоном, скрывавшим лицо.

Элиас немедленно поклонился.

— Повелитель… вы поправились?

— Сам видишь, что нет, — ответил Эреб, указывая на собственное сгорбленное тело, — но я восстанавливаюсь.