Вторжение в рай

— Как вы все видите, я болен… Жизнь моя в руках Аллаха. Но если я умру, наша великая держава не должна умереть вместе со мной, испариться или рассыпаться в пыль… Ваш долг и дальше следовать нашему предназначению, сохраняя единство, не допуская внутренних раздоров. Дабы обеспечить это, я желаю объявить вам свою волю относительно моего наследника.

Бабур помедлил, набираясь сил.

— Я уже давно думал о Хумаюне, чье мужество и доблесть не вызывает сомнений, как о возможном преемнике, однако, думая, что проживу еще долго, откладывал окончательное решение и ничего вам не говорил. Я делаю это сейчас. Хумаюн провозглашается моим наследником, и я представляю его вам в качестве такового. Поклянитесь мне, что будете служить ему так же храбро и верно, как служили его отцу. И принесите ему клятву верности.

На миг в помещении воцарилась тишина, но затем все, в один голос, возгласили:

— Мы клянемся, повелитель.

— Хумаюн, сними с моего пальца кольцо Тимура. Оно твое. Носи его с гордостью и никогда не забывай о том, что оно не только наделяет тебя властью, но и обременяет долгом перед династией и верными подданными. Все ли вы слышали мои слова?

— Да, повелитель.

— Тогда оставьте меня все, кроме Хумаюна. Я хочу побыть наедине со своим сыном.

Бабур закрыл глаза, выжидая. Он слышал приглушенные мягким ковром, удаляющиеся шаги, потом дверь закрылась, и все стихло.

— Они ушли?

— Да, отец.

— Тогда слушай меня. Я должен сказать тебе кое-что еще. Прежде всего позаботься о том, чтобы узнать и понять себя, научиться справляться с любыми слабостями… Но, прежде всего, сохраняй единство нашей династии. Я не настолько глуп, чтобы думать, будто между тобой и единокровными братьями не возникнет ревности и зависти. Не предпринимай ничего против них, даже если будешь считать, что они того заслуживают. Люби их, поддерживай мир с ними и между ними. Помни правило, установленное нашим предком Тимуром, — жизнь тех, в чьих жилах течет его кровь, священна… Обещай мне это, Хумаюн… Скажи, что ты выслушал мою волю и исполнишь ее.

Голова Бабура снова пошла кругом, а Хумаюн между тем молчал.

— Почему ты не отвечаешь?

— Не мучай себя, отец. Я обещаю.

Бабур откинулся на подушки. Его лицо и тело расслабились, но спустя немного времени, он собрался и заговорил снова.

— И последнее: не хорони меня в Индостане. Эта страна станет родной для тебя и твоих детей, но не для меня. Отправь мое тело в Кабул… Я описал свои пожелания в моем дневнике.

Хумаюн всхлипнул.

— Не стоит скорбеть по мне. Исполнилось то, о чем я молился, когда ты был болен. Твой астролог объяснил мне, что я должен сделать — должен предложить за спасение твоей жизни самое дорогое, что у меня есть. Я предложил Аллаху свою жизнь и сделал это с радостью. Аллах милосерден: он позволил нам провести некоторое время вместе, прежде чем востребовал долг.

Хумаюн воззрился на изможденное лицо отца. Как он мог предположить, что астролог мог иметь в виду подобную жертву? Звездочет лишь предлагал ему поступиться каким-либо из своих сокровищ, может быть, алмазом Кох-и-Нур, Горой Света, но никак не своей жизнью.

Иссохшие губы отца тронула улыбка, и он попытался заговорить снова:

— Не печалься. Это означает, что Аллах внял моей молитве… Я ухожу с радостью… зная, что ты продолжишь начатое мной. А меня уже ждут все те, кого я любил, и кто был призван в рай раньше меня… мой отец, мать, бабушка, Вазир-хан и мой друг Бабури… даже Тимур, с очами, подобными свечам без блеска. Я смогу увидеть его и рассказать о том, что мы сделали… Как мы, подобно ему, переправились через Инд и одержали великую победу… как мы…

Бабур ощутил, как его обволакивает тепло и покой. Он падал, парил, его сознание угасало. Фраза осталась неоконченной, и Хумаюн так и не узнал, что тот собирался сказать. Его отец испустил долгий, тихий последний вздох, и голова его упала вперед.

Хумаюн тоже склонил голову и начал молиться:

— О, Аллах, водвори душу отца моего в рай. И да придай мне сил продолжить начатое им, дабы взирая на меня с небес, он мог мною гордиться… Дай мне сил…

Поднявшись наконец, Хумаюн бросил последний взгляд на отца и отвернулся. Глаза его снова наполнились слезами, и ему потребовалось усилие, чтобы придать голосу твердость.

— Абдул-Малик, — позвал он. — Падишах скончался. Призови бальзамировщиков…

Спустя два дня Хумаюн взирал на то, как шестеро командиров установили серебряный, наполненный специями гроб с омытым камфарой, облаченным в мягкий шерстяной саван телом Бабура на золоченый катафалк, запряженный двенадцатью черными быками.

Затем, под размеренный бой барабанов похоронная процессия выступила в долгий, медленный путь на северо-запад. Ей предстояло пересечь выцветшие от зноя равнины Индостана, переправиться через Инд, пройти петляющими между тускло-серыми скалами тропами Хайберского перевала и доставить тело в Кабул. Хумаюн понимал желание отца обрести после смерти упокоение в горном краю, который он так любил.