Второй сын

Он нерешительно поднял правую руку, хотя и не повернулся к ней, и повторил ее жест, прижав ладонь к груди. И почти сразу же она услышала в голове глухой барабанный бой, сильный и неумолчный, пока его сердце выбивало ритм ее имени: гис-ЛА, гис-ЛА, гис-ЛА.

Он не мог подойти к ней ближе. Не мог с ней заговорить. Не теперь. Хранители стояли возле дочерей, а храмовые стражи удерживали на почтенном расстоянии представителей кланов и крестьян, желавших приблизиться к ним. Хёд не сумел бы преодолеть этот барьер. А она не могла подойти к нему.

Ее все сильнее одолевали жара и отчаяние. Она его видела. Он был так близко. И все же… они могли только ждать. Ждать. Но как долго? Она совершенно упала духом.

– Мне нехорошо, – решительно заявила она, и сестры изумленно обернулись к ней. – Я сейчас упаду.

– Здесь слишком жарко, – согласилась Элейн.

– Дагмар, – твердо произнесла Гисла, повышая голос. – Мне нехорошо. Мне нужно вернуться в храм.

– Мы все вернемся в храм, – ответил Дагмар, и в его словах ей послышались нотки облегчения. – Вас и так слишком долго выставляли на обозрение.

* * *

Тот бесконечный день показался Гисле еще длиннее оттого, что ее сестры не захотели улечься, едва сгустились сумерки. Альба провела вечер с ними: она еще не была достаточно взрослой, чтобы руководить празднеством или просто присутствовать на турнире, к тому же теперь ее защита оставляла желать лучшего. Король приставлял к ней охрану всякий раз, когда она выходила из замка, но на горе было слишком мало королевских воинов. К тому же многие из них участвовали в турнире, и потому, когда принцесса и дочери не стояли перед собравшимися, их запирали на замок в храме.

– Я не устала. Мне хотелось бы погулять по горе, – посетовала Альба. – Там столько всего интересного, а мы сидим взаперти. Если бы Байр был здесь, он бы пошел с нами. Если бы он был рядом, никто не осмелился бы к нам подойти.

– Но его здесь нет… а я утомилась, – раздраженно сказала Гисла, хотя от этой лжи все внутри у нее словно скрутилось клубком. Она не собиралась ложиться спать.

– Королева говорит, что сегодня я могу остаться здесь, с вами, – с легкой улыбкой сказала Альба.

Она называла королеву Эсу бабушкой, только когда обращалась к той напрямую, а это случалось нечасто. Старая королева держалась обособленно и редко покидала свои покои и замок.

Гисла едва сумела сдержать стон разочарования. Если Альба останется, ускользнуть из спальни будет куда труднее.

– Ты можешь лечь со мной, принцесса, – предложила Гисла. – Тогда Тени не придется уступать тебе постель. – А когда она уйдет, все кровати будут заняты, и вероятность того, что Гислу поймают, уменьшится.

– Я пока не хочу спать, – взмолилась Альба.

– Я тебе спою.

И она пела, пока их всех не сморил сон. Внутри у нее снова скрутился клубок. Ей не нравилось обманывать сестер, даже насылая на них сон, но она уже потеряла надежду. Руна у нее на ладони пульсировала от того, что Хёд был так близко, и она боялась, что он не дождется, что уйдет обратно в шатер или в другое убежище, которое приготовил Арвин.

– Спой песенку про летучую мышь, – взмолилась Далис. – От нее мне всегда становится веселее.

– Я ее не слышала! – воскликнула Альба и примостилась на кровати рядом с Гислой.

Убедить Элейн, Юлию и Башти оказалось делом более сложным, но других занятий у них не нашлось, а день выдался тяжелым.

Все дочери вытянулись на своих кроватях, и Гисла запела, увлекая их в страну сновидений, карабкаясь и паря над горой вместе с маленькой летучей мышью, которой нужно одно – оставаться собой, сохранять свободу, спокойно летать повсюду и ни о чем не думать.

Она ничего не видит, но ей не страшно,
Она ныряет, скользит по воздуху,
Небо темно, но она легка,
И пусть глаза ее слепы,
Она полна радости, а крылья ее крепки.
Она танцует под далекую песню,
Свободно летит и играет,
И в конце каждого дня
Складывает крылья и возвращается
К своим близким, которые так ее любят.

Вскоре комната наполнилась тихим сопением и глубоким, мерным дыханием. У Гислы тоже отяжелели веки, но руна у нее на ладони горела, и она знала, что, встав с постели и осторожно выбравшись из храма наружу, на склон холма, она найдет там Хёда.

Она всерьез спрашивала у него, настоящий ли он. За четыре года на Храмовой горе она почти убедила себя, что Хёд был сродни слепому богу – сродни всем богам, невидимым, ненастоящим, существовавшим лишь в легендах и мифах. Что он жил только в ее воображении. Но это ее не тревожило. Здравый смысл – и настоящая жизнь – причиняли такую боль, что ей просто необходимо было говорить хоть с кем‐то. Хоть с бесплотным голосом у нее в голове. Но Хёд оказался настоящим. Он стоял на площади перед храмом. Она его видела. И теперь собиралась его отыскать.