Второй полёт Гагарина

Огни взлётно-посадочной полосы появляются только тогда, когда уже нашёл аэродром и идёшь на посадку, две дорожки ярких фонарей, сливающихся воедино к горизонту. Минимум видимых ориентиров осложняет приземление, сантиметры до бетона чувствуются хуже, требуется максимальное обострение всех инстинктов, чтоб МиГ не ударился о полосу со всей дури, подпрыгнув вверх, в худшем случае – поломав шасси или даже перевернувшись.

Я справился. А к концу ночи наблюдал самый страшный костёр из тех, что выпадает на долю наземных служб и лётчиков, ожидающих коллег на аэродроме. Из разломанных топливных баков вылился керосин, вспыхнувший, возможно, от порванной и искрящей электропроводки.

Наутро удалось, наконец, извлечь из обломков то, что было приказано считать останками младшего сержанта Конашевича. Оно пахло, точнее – воняло, пережжённым на сковородке мясом. Акбулатов положил страшную находку в холщовый мешок, предварительно вылив на неё целый флакон одеколона «Шипр». От человека остался, возможно, килограмм или полтора плоти.

Прекращение полётов, затем прибыла комиссия из Москвы, выписала кучу неприятностей начальнику училища и командиру полка, о чём мы слышали лишь краем уха, проводя дни на земле. Потом приказ: возобновить практические занятия.

Никто не отказался подняться в воздух. Ни один из нашей эскадрильи или двух других. Судьба наглядно показала пацанам, насколько опасна боевая авиация. Только я из всей роты переживал подобное, и это было более сорока лет назад, но не забудешь.

Алле писал по два раза в неделю, о ночной катастрофе умолчал, другие курсанты, а я далеко не один встречался с девочкой из меда, не отличались сдержанностью. Наоборот, кого-то распирало идиотское бахвальство: смотри, красотка, как опасная и трудна моя служба, значицца, я весь из себя отважный герой. И здесь не существовало военной цензуры, кто-то, отправляясь в посёлок, вопреки запрету собирал конверты и ссыпал в почтовый ящик, вместе со всеми глупостями внутри.

Следующее письмо пришло на сухой бумаге, но, казалось, сочилось слезами. Она всерьёз боялась за меня.

Чем успокоить? Сухие слова, что статистически погибнуть лётчиком не намного больше шансов, чем водителем армейского грузовика в ДТП или отравиться насмерть при заправке чего-то там токсичным топливом, получить шальную пулю на пехотных учениях, армия вообще среда небезопасная, такие уверения вряд ли смогли бы успокоить её метущуюся душу. Не имея логических аргументов, прибёг к эмоциональным.

«Я берегу себя на земле и в воздухе, потому что у меня есть ты. Люби меня, и твоя любовь убережёт меня от любых неприятностей лучше, чем парашют, бронеспинка и кран аварийного выпуска шасси».

Может, не особо поэтично, что высокое чувство сравнивается с краном выпуска шасси, в представлении девушки кран – это нечто водопроводное, но, уверен, никто ей так в чувствах не признавался и в книжке не прочтёт.

Успокоил? Не знаю.

И ведь как посмотреть на наш роман… Если под определённым углом, то восьмидесятилетний хрыч прилип к молоденькой брюнетке. Вот только давно не чувствую себя пенсионером. Может, немного скучал по внучке, она выросла, наверняка расстроилась на моих похоронах и успокоилась. В остальном прежняя жизнь кажется мне прокрученным и законченным фильмом, о чём-то сожалеть и грустить не надо. Фильм сдан в архив, из него берётся только информация о жизни Гагарина и послезнание о провалах советской космонавтики, сдобренное кучей предположений: как нужно было поступать правильно, не тратить преждевременные усилия на большую ракету, да и удачная «Энергия» на самом деле потребовалась бы позже – для продолжения освоения Луны и пилотируемых полётов к Марсу. К взаимоотношениям с девушкой технические премудрости космонавтики отношения не имеют. Я снова молод, жизненный опыт прошлых связей и даже одного супружества если и не забыт полностью, ни на что влияния не оказывает. Обычный советский парень, впервые в жизни почувствовавший подругу, с которой хочет провести долгие десятилетия, не только пережить кайф первой брачной ночи и медового месяца. В чём-то пылкий и наивный, готовый снова наступать на грабли и набивать шишки.

И это здорово.

Но впереди как айсберг перед Титаником вырастала проблема. По всем канонам, понятиям и обычаям всё же обязан везти молодую в Гжатск, устраивать презентацию. Не приехать в отпуск по окончании училища – форменное свинство, нас с Аллой уже ждут. И что будет? Родителей Гагарина узнаю без проблем, мама прислала несколько фото и рассказала, как они там без меня справляются. Сестру и братьев тоже ни с кем не перепутаю. А вот дальше…

«Смотри, Петровна, наш Юрик офицером стал, лётчиком! Юрик, помнишь Марфу Петровну? Ну как же, вы с её сыном друзьями были – не разлей вода. Как, и сына не помнишь? Да вот же он идёт с парнями».

И я не знаю, кто из парней – друг детства Гагарина. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу.