Имя дочери, произнесенное незнакомым безликим голосом, – как удар! У меня перехватывает дыхание. Снова останавливаю плеер, отбрасываю одеяло, хватаю ртом воздух. Но не забываю прикрыть экран ноутбука, чтобы не светился. Не знаю, кто сделал эту запись и зачем, но там наверняка содержатся ответы на вопросы, которых я так отчаянно доискивалась все эти десять лет. Я не могу этим рисковать.
Снова натягиваю одеяло на голову, смотрю на тень своей дрожащей руки и нажимаю кнопку воспроизведения.
Неудивительно, что ее фамилия начиналась с «А». Первая буква в алфавите, в любом алфавите мира… Она привыкла быть первой. Буква-зазнайка, буква «Смотрите, вот она я!». Она же и лучшая оценка в классе… Не про мою честь, конечно. Они все доставались Эми.
Моим родителям не так повезло: их буква в алфавите всего лишь вторая. Да и неудивительно – если честно, они ведь и правда ничего не знали и ни в чем не разбирались. Они считали, что в жизни никогда ничего не меняется и глупо на это надеяться, поэтому в их жизни ничего и не менялось никогда. Надеяться было безнадежным делом. Будь доволен тем, что имеешь, лопай, что дают, не хнычь и не жалуйся.
Вот и мне не досталось ни фамилии, ни хотя бы имени на «А». Всего лишь «D».
Дана.
Дана.
Я снова выныриваю, чтобы глотнуть воздуха. Тянусь за телефоном, лежащим на туалетном столике. На экране все еще светится фотография Генри, играющей с малышом в яслях. Фотография Даны.
В тяжелой, унылой фигуре пытаюсь разглядеть девочку, которую знала когда-то, но это трудная задача. Возможно, что-то знакомое есть в разрезе глаз и форме носа, но все заплыло жиром и смазано из-за плохого качества фотографии, так что с уверенностью сказать трудно. Она выглядит старше своих лет. Я-то считала, что ей под тридцать, а на самом деле только двадцать, как Эми. Как Эми было бы. Встреть я Дану на улице – прошла бы мимо и не узнала.
Снова ныряю вместе с телефоном под одеяло, отматываю запись немного назад и нажимаю кнопку воспроизведения.