Вторая жизнь

Елена встала перед ним, тревожная и строгая, и она действительно была похожа на народного судью, без улыбки, как рисуют на плакатах.

Он хотел подойти и обнять ее, но она заметила его движение и предупредила:

— Нет. Иди. Ты еще сам не знаешь, чего хочешь. Может быть, ты станешь лучше и сильнее. И тогда я сама приду к тебе. А теперь иди. Сейчас у нас ничего хорошего не получится.

Проходя мимо кухни и ванной, он увидел в просвете дверей старшую сестру Елены, шлепающую по глиняной глыбе нервными торопливыми пальцами. Он хотел попрощаться с нею, но постеснялся…

По городу кружилась шумная плотная метель. Андрей постоял немного в подъезде, с удовольствием раскуривая пахучую крепкую махорочную сигарету, думая о том, что вот там, за снежной завесой, где сейчас стоит завод и гремит, мигая белесыми огнями, там, наверное, горячи бока земли.

Андрей навалился на ветер и вошел в метель.

Он шел, наклоняясь, крепко ставя ноги в снег, шел лицом навстречу ветру, унося с собой удивительное светлое спокойствие от ссоры с Еленой. Что же, и он думает так тоже — нужно начинать делать что-то стоящее. Нужно раскрыть душу навстречу жизни, в которой дуют снежные ветры, грохочут поезда, рождаются дети, торопят время будильники, снятся космонавтам далекие планеты, а по весне выстреливается из-под земли зелень, громко ухает о берег тяжелая морская волна, молодым входит в сердце любовь, люди добреют, возникает в труде упоенная рабочая хватка, и светлеют глаза матерей, радующихся за своих детей…

Да, нужно навстречу этому и многому другому раскрыть душу и сердце, объять думою, чтобы рождался отклик художника — его картина! Иначе все мелко, серо, комнатно! И неважно, что за спиной пока еще не так уж много впечатлений, лишь робкое начало; впереди время, впереди тяжелей, но зато интересней и прекрасней. Впереди жизнь по большому счету, в которой не свернуть в сторону, не отстать, не погаснуть, а только вперед и — победитель!

Андрей свободно и легко засмеялся и с нежностью прошептал метели: «Елена…» — будто Елена двигалась с ним рядом. Он шел по земному шару, словно пробуя его прочность. Шел лицом на ветер.

…Елена стояла на крыльце подъезда, укутавшись платком, сцепив концы платка в кулак, и устало смотрела ему вслед, и, когда Андрей смешался с метелью и пропал в ней, она тихо по-детски заплакала.

Сугробы на земле, как облака

Большая желтая лампа будто плыла в комнатной полутьме, рассеивая иглы света на углы чертежного стола, зажигая кнопки.

Федор любил только настольный свет. Он говорил: полный свет отвлекает. С некоторых пор он говорил Кате:

— Уйди. Ты мне мешаешь.

На ее вопрос: «Почему, ведь я сижу тихо рядом?» — он сконфуженно объяснял:

— Ты меня отвлекаешь. Сидишь рядом, и я думаю о тебе, а не о работе. Жаль, что у меня только одна комната.

Катя всегда уходит на кухню, и, чтобы не заплакать от обиды, снова перемывает посуду или долго смотрится в зеркало, придумывая новую прическу, или просто тупо смотрит в окно.

Сегодня Федору было не до нее. Он пришел с завода шумный, веселый, сбросил пальто, шапку прямо в прихожей, поцеловал Катю в обе щеки и, махнув рукой на ее слова: «Котлеты остынут», сразу же сел за свой широкий рабочий стол, достав из футляра чертежи.

Катя полулежала в кресле и читала местную газету, изредка наблюдая за Федей и слушая его бормотание.

На этажерке в углу строчил, как кузнечик, пузатый самодовольный будильник, а рядом чугунная статуэтка балерины, раскинув руки, как черная птичка, безнадежно старалась взлететь.

— Понимаешь, к нам на завод приехала из Тагила делегация… И надо кое-что посмотреть, продумать. В мартеновском цехе шум… Надо подготовиться.

Все это он говорил, не оборачиваясь в ее сторону, говорил как бы самому себе.

Она согласно кивала: «Понимаю, понимаю» и ждала, что он вовлечет ее в разговор и расскажет подробно, что это у них в цехе за шум и почему он сегодня как одержимый, может быть, потому, что делегации приезжают не каждый день, что у них соревнование и теперь Федору нужно что-то вспомнить, уточнить, подготовиться?!

Но Федор читал чертежи, чертил что-то под линейку, сверял цифры, карандаш ломался, он брал другой и, казалось, совсем не замечал ее.

— Почему ты не спишь?

Катя засмеялась, взглянув на будильник: девять вечера.

За окнами мела поземка; ветер хлопал форточкой; натужно фырча моторами, шли машины, и цепи на скатах гулко били землю. Яркие полосы от фар нащупывали дорогу, и в лучах сыпался и кружился желтый снег. Федор, чем-то недовольный, откинулся на стуле, затормошил пятерней волосы. Это опять сломался карандаш. Или опять ищет какую-нибудь бумажку.