Вторая жизнь

Сейчас он возвращался с работы пешком, не любил в часы пик толкаться в трамвае; шел по бетонным холодным плитам заводского моста, и горделивая фраза «Я иду по земному шару» уже не будоражила его, как неделю назад. Он просто шел. К себе домой. Рабочий парень.

Бочкарев сказал ему вчера после смены: «Я ей, Олюшке, мол, ты к нам вернулся в цех, значит. Так у нее весь вечер душа-то петухом пела. А когда ты ушел от нас в художники, она про тебя вот так, пальцем в висок постучала: мол, у него в голове…» Андрей тогда узнал, как в душу входит холодное зло, и ответил: «Может, и так… И, если хотите знать, у нас с Олей не любовь. Мы друзья уже два года. Старший брат и младшая сестра».

В душевой Бочкарев тер ему спину и, смеясь, приговаривал: «Если бы, Андрюша, человечество состояло из таких парней, как ты, то давно капитализм загнулся и были бы на земле кругом только цветы и родильные дома, а слово «война» считалось бы последним ругательством».

Долго Бочкарев смеялся потом, одевались уже, а он все смеялся. Почему и зачем Бочкарев сказал ему так тогда? Непонятно. С подковыркой, да? Наверно, рассердился, что, видите ли, его Оленьку не любят…

Ну, не может он, Андрей, жениться на Ольге… А в гости надо сходить. Да и Олю давно не видел. Елена…

Она сказала ему прямо, не в укор, задушевно: «Ты плохо знаешь жизнь…»

Да, он плохо знает жизнь, свою страну, хотя и много думает о ней. Вот разве Север… Когда служил на Северном флоте, ходил на разные острова… Но знает он только Баренцево море. Ленинград знает, Академию художеств, Невский… А дальше — вся железная дорога, напрямую Ленинград — Урал. Страна из окна вагона…

Страна, Бочкарев, Оля, Елена, кисти, краски, бескозырка и тельняшка в чемодане и гудящая мартеновская печь с ярким солнцем в утробе… Переполох в душе какой-то!

…Андрей остановился на заводском мосту, посередине города. Справа жилые дворцы — дома в огнях, слева — шумный завод в огнях. А здесь, на мосту, темно, дуют ветра и морозно. За спиной натужно двигаются машины и железно лязгают трамваи, будто вот-вот наедут на него. Он это чувствует спиной, а сам думает: не наедут…

Трамваи, полные пассажиров, увозят по домам другие переполохи в душе людей, а может, и счастье, и горе, и восторги, и раздумья — всего помаленьку. Стало тепло от этой мысли.

Он любил останавливаться на этом чугунном мосту, смотреть на бетонные быки, в темные тяжелые воды реки Урал и считать в них отраженные огни города. В такие минуты что-то высокое, тайное, торжественное и сокровенное толкается в душе, и на семи ветрах непременно думается о России, о милой Родине, а также о своей судьбе.

Наверное, все так…

Тише, сердце, тише… Отсюда, с моста, можно посмотреть на страну. Завод и город — тоже страна. Твоя страна!

Здесь, у берега, река закована в ледяную броню, и на ее стеклянных плитах голубовато искрятся отраженные с неба звезды, а подо льдами чудится седая неугомонная волна, так и ходит она, так и ходит, поворачиваясь подо льдом, где ей тесно!

Ветры неистово-шальные ухают с небес и, смешав дымы и облака над пламенем заводских труб, всю ночь колышут воды. И пахнут степью, металлом, горклым запахом знойных печей, столетней уральской сосной и льдом космических глубин.

Вот такие здесь ветры на заводском мосту!

Отсюда, с берега, через завод и город, через степь поразбежались все дороги в иные, дальние края и миры…

Тише, сердце, тише… Прислушайся, что навевает Россия! Вот весной растопятся снега, сойдут со всех полей, волна взломает тугую броню льдов и сдвинет их на берег. А там! Начнется в мае веселая страда, пашни задышат урожаем, и над первой зеленью встанет молодая зорька. И начнут хлеба шагать по глобусу!.. А ведь еще в запасе есть пустыни да и тундры звонкий горизонт…

Андрей по-мужски крякнул от охватившего его волнения — он любил это состояние, когда вдруг обретал способность думать как художник. А мысли звали его все дальше и дальше, и ему уже хотелось к океану, флоту, к кораблям и якорям, захотелось увидеть костер — жар-птицу, сказочной живой воды вдоволь попить в большом кругу вместе с богатырями, а потом обнять, как Антей, родную землю и — к горизонту, во весь рост!

Хорошее настроение, прекрасное желание… И просто народился на свет человек, Андрей Местечкин, и живет на земле, работает и любит. А рядом плечом к плечу — его страна.

Андрей вздохнул, почувствовав умиление в душе, и внезапно вспомнилось детство: зеленые яблоньки по краям пыльной дороги и деревянный мост через овраг, буйные заросли крапивы под мостом, он, босоногий, бегущий с ревом за гремучей отцовской телегой: не взял с собой; и голубой дождь помнит, и как подставлял ему ладошки, и как, накормив воробьев хлебцем, пугал их, притулившихся живыми комочками за оконной стрехой…

Это было далекое детство, будто приснившееся, будто, где-то и когда-то он видел со стороны веснушчатого карапуза в отцовском картузе с треснувшим козырьком, человечка с голым животом и пупом-пуговкой посредине.

Об этом написать картину. В его детстве все было русское, как береза. И Елена русская, как береза.