Вторая жизнь

– Я уже двести раз подумала. Каждый день только об этом и думаю. Что ты предлагаешь – продолжать жить ради дочери? Она мне потом спасибо скажет? Ничего она не скажет. Наплюет и разотрет. Я ей не нужна. Я для нее – вселенское зло. Она обожает отца и бабку. Знаешь, как она называет мою маму? «Та бабушка, которая сумасшедшая». Это ей Валентина Даниловна вбила в голову. Господи, за что мне такое? Знаешь, когда я решила развестись? Когда увидела, как Рома с Дашей чистят картошку. Им никто не был нужен. Даша чистила чистилкой, аж пыхтела, а Рома ножом. Они были одним целым, а для меня места не нашлось. Понимаешь? У меня нет с ними ничего общего.

– Надо было встать рядом и пожарить им картошку, – заметила Полина.

– Я знаю. Психолог тоже говорила, что нам нужно совместное занятие. Но я физически не могла заставить себя подойти к ним. И я ненавижу их картошку. Терпеть не могу. Они стояли и ели прямо со сковороды – Рома объявил, что так вкуснее. И Дашка была счастлива, понимаешь? У нее было счастливое лицо. Ей ничего, кроме этой картошки, которую она цапала со сковороды, в жизни не нужно.

– И ты устроила скандал.

– Нет. Я попросила есть как люди, за столом, из тарелок, а не как животные.

– А они продолжали есть.

– Да… Рома еще подмигнул Дашке, мол, ешь, я разрешаю. У меня было только одно желание – вывалить им обоим эту сковороду на головы. Я сойду с ума. Валентина Даниловна права, я стану такой же сумасшедшей, как моя мать.

– Тогда разводись, если решила. Рома хороший отец, будет давать деньги на Дашу.

– Он у меня ее отберет. Ты думаешь, он всегда такой мягкий? Он очень изменился за эти годы. Стал злым, нетерпимым. И жадным. Так странно – всегда легко расставался с деньгами, а сейчас каждую копейку считает. Я всегда ненавидела жадных мужиков, Рома таким не был. Тратил все, что было. На меня никогда не жалел. Сейчас я с ним даже в магазин не могу ездить – он чеки проверяет, следит, как кассирша отбивает, один раз или два. Если я крем покупаю или шампунь, то он аж в лице меняется. Ничего не говорит, но я же вижу – ему жалко. На шампунь жалко. Сегодня утром я увидела, как он доливает воду в моющее средство. Так его мать делает. У меня всегда были свои деньги, его это раздражало, но он молчал. Да я плевать хотела, как он к этому относился. Зачем я уволилась? Думала, что так лучше будет. Для семьи лучше. Это такое унижение. Он мне выдает на хозяйство. Так и говорит – «на хозяйство». Я спросила тут в шутку: а трусы мне можно купить новые, это считается хозяйством? Он обиделся. Ты видишь, до чего я докатилась? Я должна просить у мужа деньги на трусы. Если я только рот раскрою, Дашу он заберет. Ему и не придется ничего делать – она сама решит, что хочет жить с папой. Да еще свекровь руку приложит. И у меня нет сил, никаких сил. Я не выдержу, сорвусь, все испорчу, будет только хуже. И куда мне уходить? К кому? У меня нет сил даже любовника завести. Не хочу, ничего не хочу. У тебя так бывает – когда ничего не хочешь?

Ольга Борисовна держалась на удивление хорошо, можно даже сказать, просто отлично. Память ей уже изменила, но сердце работало исправно. Да еще и таланты открывались – она увлеклась монофонами, которые считала гениальными, и мечтала когда-нибудь издать отдельной брошюрой. Полина принесла Лизе образец творчества:

«Соседка Светлана сживала соседей со свету. Соседи считали Светлану сумасшедшей. Светлана ссорилась с соседями, сводя с ума склоками, сутолоками, скабрезностями. Сумасшедшая Светлана спокойно смотрела сериалы, солила сыроежки и собиралась съехать в соседнее село к сожителю».

– Полина, это нормально? – удивилась Лиза.

– Это очень хорошо. Тренировка памяти, если хочешь. Любая работа мозга идет в плюс. Ты знаешь, что она для меня написала? «Прекрасная Полина, прими поздравления. В прекрасный полдень пожелаю прибавления потомства, процветания!»

– Очень мило, – скривилась Лиза, – тогда я буду вышивать котов и натюрморты. Или рисовать Ван Гога по цифрам – знаешь, есть такие наборы, с кисточками и красками. Тыкаешь кистью в нужный цвет и закрашиваешь контур. Получается ваза с подсолнухами. У моей свекрови вся стена в таких натюрмортах.

– Если тебе это будет нравиться, вышивай, рисуй. Я вот носки вяжу. Хочешь, тебе свяжу? Настоящие, шерстяные.

– Нет, не хочу. Это называется монофоны? Бред какой-то. Как можно потерять память, но знать, что такое монофоны?

– Мне кажется, это тоже из времен ее молодости. Она живет не сейчас, а тогда. Когда она ходила на алексеевскую гимнастику и писала монофоны.

– Никогда про это не слышала, – удивилась Лиза, – так странно, я ничего не знаю о жизни собственной матери. Никогда не спрашивала, а она не рассказывала.

– У нее целая тетрадка с этими монофонами сохранилась. Мне кажется, она всерьез ими увлекалась.

– Ну да. Дурдом. Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж. Это тоже творчество? Или вот, я придумала, прямо про себя: «Жалкая женщина не желала жить. Жизнь – желе. Женщина – жирная жаба. Жених – жлоб».

Полина засмеялась.