Вторая жизнь

– Так он сегодня к другой подкатывал. Ну такая лахудра! А он вокруг нее и так рассекает, и так, и сяк, и под руку норовит взять. По ушам ездит, что аж противно. Экскурсию ей проводил – посмотрите направо, тут у нас дуб вековой, посмотрите налево, тут береза, а эта дура уши-то развесила, закокетничала, гимназистка сраная, сумочку прижимает, пальчиками наманикюренными волосы поправляет. Я за тем дубом стояла и все слышала. Ну, думаю, не подвело меня чутье – козел и есть. Ему ж все равно, к кому подкатывать! И к молодым, главное, не лезет, престарелых выискивает. Которые уже и ждать отчаялись, а тут он – в ботиночках своих начищенных. Жених! Ну прогулял он ту мадаму по дорожке и назад вернулся. Я на лавочке сидела – ноги вытянула, сижу, балдею. И вот ведь глаза наглые, он ко мне присоседился на лавочке как ни в чем не бывало. Я ему прямо в рожу сказала, что он старый для меня, что ищу любовника помоложе. Показала ему на наш дом, мол, деревня деревней, а тоже не из мусорки вылезла, тот аж залоснился весь, засалился, ножульками своими начал сучить, вскочил, что-то про судьбу пошел заливать. Я ему говорю: уйди уже, ловелас ты плешивый, у тебя небось и не стоит давно, если языком много мелешь, то другим местом давно не работаешь, а с него как с гуся вода. Заявляет мне: «Старый конь борозды не испортит» – и смотрит так маслеными глазенками.

– И что вы ему ответили?

– Сказала, что не испортит, конечно, но и глубоко не вспашет! Знаешь, он прямо побледнел. Тут же как ветром сдуло. Обидчивый.

Лиза с нескрываемым ужасом смотрела, как дочь, которую она родила, превращалась в точную копию Валентины Даниловны. И тоже удивлялась – ну ничего, ничегошеньки от нее нет. Хоть и вяло, она пыталась подать голос.

– Зачем вы ее перекармливаете? – укоряла она Валентину Даниловну, которая плевать хотела на график прикорма и решительно выбросила готовые смеси.

– Это ж сколько денег переводить! – возмущалась она.

Свекровь варила жидкую манку и бухала в нее здоровенную ложку сливочного масла.

– Да что б ты понимала! – возмущалась свекровь. – На тебя-то смотреть страшно, так хоть дите нормальное будет. Кушай, Дашенька, кушай.

– Она уже на шарпея похожа, а не на ребенка.

Лиза морщилась, глядя, как дочь тянется за ложкой, стоит бабушке замешкаться. Но Рома встал на сторону матери: бабушка лучше знает, как воспитывать внучку. Мать потеряла право слова.

Когда к году Даша превосходила своими размерами двухлетних детей, Лиза вызвала Полину.

– Скажи ей, ты же врач, она тебя послушает, – попросила она.

Но Полина, хоть и приехала, хоть и объяснила Валентине Даниловне, что питание, безусловно, должно быть сытным, но не таким калорийным, что девочке нужна разумная диета, с овощами, фруктами, говорила в никуда. Валентина Даниловна молча выслушала Полину, вытерла руки фартуком и тут же, показательно, выдала Даше горбушку с толстым слоем масла.

Не забывала Валентина Даниловна и о сыне – пекла, парила, жарила. Рома не хуже Даши на глазах стал округляться, забросил спортзал, ложился на диван и уминал пирожки. Лиза надеялась, что свекровь скоро устанет. Невозможно столько времени стоять у плиты, каждый день варить обеды и ужины. Невозможно кормить младенца и здорового мужика. Да еще успевать бегать с коляской за продуктами, на рынок, тащить на себе пакеты, снова вставать к плите. Лиза отдавала себе отчет в том, что она бы так не смогла, не выдержала. Да и зачем? Ради чего? Можно ведь дать Дашке магазинную банку, а Рома пусть поест на работе. Ради чего так убиваться? Но Валентина Даниловна оказалась не двужильной, а трехжильной. Она не уставала, не жаловалась. Вставала раньше всех, ложилась позже всех. Позволяла себе вздремнуть в середине дня, когда спала Дашка. Но полчаса, сорок минут, не больше, и снова тягала, двигала, поливала цветы, таскала Дашку, раскатывала тесто – духовка, как и стиральная машинка, работали на износ, не остывали.

Самое удивительное, что свекровь тщательно все подсчитывала: сколько пельменей налепила, сколько съел Рома, сколько съела она и сколько Лиза. Лучшие куски мяса свекровь готовила для Ромы, потом шел кусочек для Даши, оставшиеся обрезки она оставляла для себя. Лиза в расчет вообще не принималась – она доедала то, что не доели Рома с Дашей. Лизе было все равно, что есть – к еде она потеряла всякий интерес и даже вкуса не чувствовала. Ела, потому что так было нужно, положено, чтобы свекровь опять не начала приставать с разговорами про ее худобу. Но Лиза не могла понять этих скрупулезных подсчетов – пирожков с капустой столько-то, с повидлом столько-то, Рома съел три, хотя на тарелке было четыре.