Вторая мировая (июнь 2007)

В нашей деревне, в шести километрах от Курска, не было ни репродуктора, ни радио, ни телефона, ни света - ничего. 22 июня к нам приехал на коне вестовой, объявил, что началась война, и велел всем мужчинам от восемнадцати до шестидесяти на следующий день собраться в курском военкомате. Стали собирать мужчин - узелочки, мешочки, - никто не уклонился и не убежал. Машин и автобусов не было - отправили мужиков в город на нескольких повозках. Мы бежали за ними километра два - кричали, плакали.

Только мы отправили их, как появились красноармейцы. Шинели собраны в колбаски за спиной, сами оборванные, в драных ботинках, в обмотках каких-то. Ни машин, ни танков. Ко мне подошел солдат и говорит: ты, сестричка, поживешь еще, вас-то немцы не тронут, а нам точно скоро погибать. Урожай мы не успели собрать, очень быстро все случилось. Есть было нечего - ходили в поле, собирали колосочки. Так наши, отступающие, на горке поставили пушку, и как увидят кого в поле - палят по ним; человек пять из деревни убили.

Через месяц после начала войны немцы стали бомбить Курск, и люди все потянулись к нам, в села; в нашем доме жило человек пятнадцать: родственники, знакомые, незнакомые. Курск потом скоро взорвали почти весь - чтобы врагу не достался. Эвакуацию провести не успели. Несколько дней была полная анархия, никакой власти. Пока немцы не пришли, мама с папой опасались, хотели бежать: мать была активисткой, отец работал председателем колхоза.

В октябре немцы пришли в Курск, а к нам пришли в ноябре. Мы все попрятались по погребам - думали, они нас сразу будут убивать. У нас в деревне было полно скота, который свободно гулял по улицам и выгону. Первым делом фрицы перебили всех гусей и кур. Если кто-то возмущался, его сразу расстреливали. А вот когда фронт отошел, появилась власть - старшина, староста и полицейские; это были в основном раскулаченные.

В школе разместили лагерь для пленных. Их там не кормили, печь не топили. Мы им бросали через проволоку свеклу и сырую картошку - они накидывались как звери, а немцы по ним открывали огонь. Зимой 1941 года они все там замерзли насмерть.

У нас ведь не только немцы стояли- были и болгары, и поляки даже откуда-то, но самые страшные были финны. Их мы больше всего боялись. Они звери были настоящие, мстили нам за финскую войну, видимо.

Просто так немцы не убивали, но и милосердия никакого к нам тоже не проявляли; оккупанты как оккупанты, хмурые и неразговорчивые. Около полевой кухни у них всегда толклись ребятишки, просили хлеба - фрицы никогда не давали. В нашей избе жил врач и с ним переводчик. И этот лекарь нам рассказывал, что у него жена и трое детей, что не хотел идти на войну, а здесь только потому, что верен фюреру. Он предлагал нам хлеб - но только в обмен на яйца и сало.

Немцы нас даже не агитировали -только полицаи все ходили и говорили, что власть большевиков закончилась. Были у нас и предатели. Поздней осенью над деревней сбили нашего летчика. Некоторые мои односельчане пытались его спрятать, но другие его выдали. И немцы его тут же расстреляли. Уже перед освобождением в деревню проникли четверо разведчиков - мы хотели их спрятать, но кое-кто донес. Их тоже расстреляли.

В феврале 1943 года деревню освободили. Предателей, полицаев, старшину - всех тут же поставили к стенке. А вот еды больше не стало - мы замораживали трупы убитых лошадей и потом готовили конину. Колосочки собирали снова. Правда, свои больше в нас не стреляли.

Михаил Иосифович Тамарин, 95 лет

16 мая 1937 года, будучи студентом пятого курса МИСИ, я был вызван на Лубянку и арестован, а 25 декабря 1937 года получил пять лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Так что начало войны я встретил в лагере Северного горно-промышленного управления Дальстроя, на прииске им. Берзиня возле поселка Штурмовое Магаданской области.

Конечно, никто из нас, примерно семисот заключенных лагеря, не знал о начале войны: у нас ведь не было ни газет, ни радио, а лагерная администрация нам ничего не сообщала. Я случайно узнал о нападении Германии на СССР только в конце июля от вольнонаемного банщика. А 28 июля 1941 года нас всех, кто проходил по 58-й статье, построили на плацу, объявили официально о войне и перевели в так называемый верхний лагерь, отдельный от бараков, в которых находились бытовики. И эти бытовики смеялись и кричали нам вслед, что нас как вредителей поведут на расстрел. Но обошлось - не расстреляли, а только на время изолировали да еще увеличили норму выработки на прииске.