Вторая линия. Рассказы и истории разных лет

И вот я сижу в чужом дворе, с видом на главную туристическую магистраль, которая никуда не делась, вот она, за аркой, и размышляю лениво, что человеку, у которого такое количество знакомых и даже родных покойников, давно пора бы знать из первых рук, что все там у них хорошо, и вообще хватит на эту тему париться. Не предполагать, а вот именно знать, как, скажем, узнаёшь о погоде в штате Мэн, позвонив по телефону живущему там приятелю. Мало ли что связь между нашими реальностями скверная, было бы желание, все можно устроить, тем более у меня такие знакомые покойники есть — зашибись; я имею в виду, что они при жизни были очень уж клевые. И кстати, думаю я почти сердито, у меня же там папа, отец родной, и если не он, то кто вообще?!

И тут на улице начинает играть труба. Папа у меня, между прочим, был трубач. Дома играл почти каждый день, чтобы форму не потерять, особенно часто играл такую привязчивую, прилипчивую мелодию, что это, чье это, сказать не могу, из головы вылетело,[32] а напеть не получится, но все его миллион раз слышали, этот мотивчик, а мы с папой еще и слова к нему придумали дурацкие:

дорогаямоябАб-ка!
научисьигратьнаскрИп-ке!
изаэтоянавЕр-но!
дамтебекусочекрЫб-ки![33]

И когда у меня в детстве было плохое настроение, папа эту мелодию на трубе наигрывал или просто напевал. А когда он с работы в плохом настроении приходил, тут уж мне приходилось песню про бабку и скрипку заводить. Действовало безотказно, на обоих.

И вот я сижу в этом дурацком дворе и дурацкими своими ушами слышу, как с дурацкой туристической улицы доносится самая дурацкая в мире мелодия. Про бабку и скрипку, ну.

Мне всегда было ясно, что папа у меня молодец. А смерти, конечно же, нет. И хорошо, и не надо.

ПРО НАРДЫ [34]

Так вышло, что игра в нарды для меня всегда была косвенно связана со смертью. Моим первым учителем стал отец, который, выйдя на пенсию, стал подрабатывать в похоронном бюро, где нарды, «шеш-беш» (папа почему-то говорил: «чиж-беш») были не просто способом скоротать досуг между утренними и вечерними похоронами, но частью корпоративного стиля.

Веселые пожилые музыканты из этой мрачной конторы с удовольствием принимали меня в игру. Там играли в так называемые «длинные нарды», игру спокойную, неторопливую, предтечу более популярного Backgammon, а также триктрака, гаран-куэта, гул-бара и великого множества других вариаций. Игроки в длинные нарды в начале игры выстраивают свои шашки на одном поле; бить шашки противника, как принято в Backgammon, в этой игре нельзя, на поле занятое одной чужой шашкой попросту не вступают. Цель простая и понятная — вернуться домой раньше, чем это сделает ваш оппонент.

Ставкой в игре обычно была выпивка, которую совали в карманы музыкантов родственники очередного покойника, и только мне, неразумному подростку, не приобщившемуся к культу мертвых, приходилось рисковать своими кровными гривенниками. Впрочем, фамильные драгоценности и школьные завтраки не пострадали: в длинные нарды мне всегда везло.

Backgammon мне удалось освоить много позже, в самом начале девяностых; этой игре меня научили работники кооператива с прекрасным названием «Аид». Несмотря на зловещую вывеску, ребята просто торговали книжками, холодильниками и компьютерами; имя бога подземного царства казалось им благозвучным, к тому же оно было коротким, а это, как мне объяснили, очень хорошо для логотипа, печатей и штампов.

Мои успехи в прикладной книготорговле столь удачно сочетались с неудачами в игре в Backgammon с начальством, что стремительная карьера была мне обеспечена. Однако через полгода мне пришлось покинуть уютное царство смерти. Орфей за мною так и не пришел, но по телефону звонил регулярно, орал в трубку: «Возвращайся к жизни! Тебя ждут великие дела!»

Врал конечно. Но все равно молодец.

На память о пребывании в «Аиде» у меня осталась пухлая пачка ненадежных отечественных купюр, любовь к вымороченным детективам Себастьяна Жапризо и маленькая складная доска для игры в нарды.

Вскоре нарды эти были подарены двум старикам, которые играли в Backgammon, сидя на мраморной могильной плите. Игральную доску им заменяла расчерченная картонка. Дело было на кладбище в городе Львове, куда меня занесло случайно и всего на несколько часов; пару лет спустя точно такая же маленькая складная доска для игры в нарды попалась мне на глаза на еврейском кладбище в Праге. Она лежала на виду — странно, что при таком скоплении туристов никто не удосужился ее подобрать.

Находка осела в моем рюкзаке; пару недель спустя рюкзак был забыт в московском такси. Меня это скорее обрадовало, чем огорчило: таким образом точка в конце моей истории о нардах превратилась в многообещающее многоточие.

Когда-то очень давно мне на глаза попалась не то легенда, не то просто сказка о человеке, который играл в нарды с богом смерти Ямой, был удачлив, выиграл у него свою жизнь и покинул царство мертвых. Иногда эта история кажется мне добрым предзнаменованием.

РАДИО [35]