Вторая и последующие жизни

Опять-таки потом Монстр объяснял, что я потерялся, и егеря должны были бы отыскать для него пропажу.

Ощущение полета, совершенно не омраченного мыслью, что упаду я неизвестно на что, продолжалось несколько долгих секунд. Потом — удар. Сотрясение. Потемнение в глазах. И мысль, что портвейн — не самое скверное анестезирующие средство.

Я чувствовал себя живым и, мало того, здоровым!

Несколькими секундами спустя из-под меня послышалась ужасная брань, которой Монстр очень ловко пользовался, вспоминая меня и всех моих родственников, домашних животных и отдельно неясно как попавшего в эту компанию кашалота. Когда друг слегка успокоился, я, постарался встать. Покачиваясь на нетвердых ногах, я раскопал кучу рухнувшего вместе со мной сверху снега и обнаружил там придавленного товарища.

Не говоря друг другу не слов, а мы срубили ближайшую елку и обиженные потащили её к дому.

— Ты зачем туда полез и зачем на меня упал? — грубо поинтересовался Монстр.

— Это неверные вопросы. Верные вопросы — «Ты зачем заорал?» и самое главное «Зачем ты встал туда, куда я упал»?

Монстр, кривясь лицом, только пальцем покрутил у виска. Дуясь друг на друга, мы дошли до дома, но наша елка потеряла актуальность, хотя друзья встретили нас одобрительным ревом, будто мы впрямь совершили что-то эпохально-героическое, а налитый штрафной примирил нас друг с другом и с тем, что они начали без нас. Хотя, чего обижаться — мы пришли практически вовремя — на голубом экране ползли титры, словно собранные из кривых спичек.

Мы смотрели кино и выпивали, выпивали и смотрели кино… Брюс Ли внутри застекленного ящика прыгал обезьяной, махал ногами, кулаками, и даже бегал по стенам. Ребята восторженно ахали, а девчонки тихонько ждали следующего фильма — на кассете их уместилось два. Второй — «Эммануэль». Краем глаза я наблюдал и за Игорем. Друг припрятал на полу бутылку и время от времени присасывался к ней. Ближе к концу фильма бутылка кончилась и он, покачиваясь на стуле, стал шевелить губами.

Когда фильм кончился, Монстр нетвердо поднялся на ноги и подбоченился.

Я не помню Окинавы
Я на ней и не бывал
Только тянет временами,
Будто черт туда позвал.

Глаз российский по-прищурю
Приоденусь в кимоно
Нацеплю стальную сбрую
Самурая из кино.

Первый подвиг самурайский
Как традиция велит
Совершу ножом и пальцем
Рук огнем не осквернив

Я им так квашню заквашу
Так им кашу заварю
Император сам заплачет
Разузнав, что я творю.

Поскольку он делал разные подсмотренные у Брюса Ли телодвижения, то перебить его никто не решился.

— Да ладно тебе… — сказал Марк. — А теперь — танцы!!! Пусть видак отдохнет малость…

Музыку обеспечивал Сева.

Пока мы танцевали, Монстр сидел рядом с незнакомыми девочками и что-то им рассказывал. Девушки иногда вздрагивали, что, скорее всего, означало, что он продолжает чтение своих стихов. Реакция зрителей его не смущала — привык. Наконец девушки догадались пойти танцевать друг с другом, и Монстр остался в одиночестве.

Какое-то время нам всем было не до него, но пленка на катушке прокрутилась, и её пластиковый хвостик застучал по направляющим роликам. Пока Сева менял катушку, в наступившей тишине Монстр вновь завладел нашим вниманием.

— Мы будем друзьями.

Все посмотрели на него, чувствуя, что пропустили что-то важное. ОН сказал и замолк, а потом, сообразуясь со своими пьяными мыслями, добавил:

— Потом у нас будет сын.

Лицо приняло умиленное выражение.

— Знаете, как я детей люблю!

Затем мысли его приняли другое направление, ОН повернулся к своей соседке и, не удержавшись на стуле, скатился ей под ноги. Поднимать его никто не кинулся. У всех тут имелись дела поважнее. Монстр, уже лежа повторил, обращаясь к своей даме.

— Знаешь, как я детей люблю? Сделай мне ребеночка…

Мне этого хватило. Сняв шлем, я помолчал, чтоб точнее сформулировать свои мысли.

— Такое внукам показывать — прямой путь к разврату и алкоголизму… Они ведь именно в этом захотят быть похожими на предков, а не в изучении географии.

— А на мой взгляд это агитка о вреде пьянства. Досмотрели бы до конца, то увидели бы…

Он прижмурился.

— Там такая драка в конце вышла — пальчики оближешь… Так что для кого-то агитка, а для меня — воспоминание… Как было так и помню…

— Реальная жизнь, — подтвердил Михалыч. — Бывало такое. И хуже бывало… Против правды не попрешь.

Я согласился. У самого имелись воспоминания и похлеще только что увиденного.

— Нда-а-а-а. Реальная жизнь — это реальная жизнь. А что вы хотели? Двадцатый век — это вам не восемнадцатый.

— А никто и не утверждал, что наше поколение походило на тургеневских барышень.

— Да, я думаю, что и Тургенев писал своих барышень не столько с натуры, сколько умозрительно… Хочется надеяться, что наши потомки сумеют избежать наших дурных склонностей.