Вступление

   Давно, когда пацаном еще бегал, порвал кеды - бутылку битую в траве не заметил. Все осколки из ступни выковырял, а один притих, не болел и сидел тихо, стал зарастать. А потом стала болеть нога, ступить нет сил. А год ведь бегал! Врач тогда кожу с ноги, как стружку с дерева слоями срезал и срезал. Осколочек маленький. Ранка загноилась после. И тогда доктор вдернул крученую белую нитку прямо сквозь мясо, сбоку подошвы. И велел каждый день ее протягивать, чтоб гной не стоял, а выходил. Больно, аж зубы скрипели. Потом зажило.

   Чужие люди, которые все невпопад делают, и Даша вечно недовольна, они ей как та нитка. Чтоб внутри не копила. От них сильно не убудет, если и поворчит Даша, она ведь не злая. И - любимая.

  

   Выбросил окурок в черную бочку под водосточной трубой. Зашипело. Вот и весь мороз. Снежок не тает, вода не схватывается. Завтра будет тепло, выглянет солнце, говорили крупные звезды, затянутые кое-где полосами дымки.

   "Когда снаружи молчишь, то внутри-то много разговоров, пусть и без слов, думой. Но себе-то что врать. Это же не за столом у Галки, сестры. Это только себе. Вот себе и - любимая. Навсегда. Знать бы только, что сделать, чтобы правильно! Как она тогда, сидела, свет яркий, Галка беременная за стол стала влезать и ажно сдвинула гостей пузом, прибежал супруг, руками замахал, за плечи хватает и честит, что вот сомнет дитя, дура. И Даша лицом закаменела вся, улыбка так и осталась, как кто рот ей разрезал и так и...

   А ночью попробовал сказать ей, ну, может, из детдома, раз уж так, - отвернулась к луне, молчки, ну ни словечка, вроде виноват. И только слышно как тихо-тихо плечо под одеялом трясется, мелко, как мышачье сердце. Плакала."

   С темного неба слетал иногда свет, трогал лицо, а может это приходил спящий ночной ветерок. Николай поворачивал к небу лицо, водил глазами по крупным, тяжелым звездам и медлил идти внутрь, в мертвый свет телевизора с черными тенями мебельных углов.

  "Завтра будет солнце, будет. Может и на Новый Год будет тепло, да и пусть. Уже надо поворачивать к лету. А небо не черное. Надо ж, какой цвет - синий-пресиний, но совсем темный. Дашенька бы сказала название, все она знает. В интернете сидит, столько всего там выискивает, и про дома странные и про мебели всякие. Хоть бы уж писала кому. Там поговорила бы, тут поболтала, разве ж кто против. Но - молчит. Пусть бы лето скорее. Пусть жарко и на машинах народ приезжает. Ларечек снова откроем, да пусть даже Наташка дурища там заправляет, оно Дашеньку хоть подергает."

   - Пусть - лето! - сказал вслух и даже дернулся от голоса, запрыгавшего по плитам двора. Плиты под навесами, где не было снега, лежали плоско, посверкивая тоненьким инеем. Захотелось собрать его руками и к лицу. Измучился.

   От того, что стиснул себя, чуть не застонав, пропустил, как позвала первый раз. И только на второй развернулся, вдохнул глубоко и заглянул в голубоватый прыгающий свет комнаты:

   - Дашенька? Не спишь? Я думал...

   Вошел тихо и дверь плотно прикрыл, втискивая разбухшее дерево в раму, пока не щелкнул замок. Сел на край дивана, стал смотреть на профиль жены, повернутый к стене.

   - Коля... Кричала я?

   - Немножко, совсем чуть-чуть.

   - Рука болит. Локоть. Упала?

   - Нет-нет, просто стукнула, об косяк вот стукнула. Я же сам, вечно об него.

   - Да. Знаю. Ладно.

   - Чаю, может? Хочешь?

   Она, повернувшись на спину, смотрела в потолок. И он сжал зубы, загоняя внутрь злость, - на него не глядит, будто он часы в коридоре. Нет. На них глядит, время показывают. А на него...

   Даша отвела взгляд от побелки и глянула. Мысли скакнули и смялись.

   - Коленька. Виновата я перед тобой. Живу рядом, а все далеко. Будто сплю. Ты меня прости.

   - Ну, что ты милая. Ты ведь...

   - Любишь меня, да. А мне что делать?

   - А скажи! Хоть что скажи! Может, вместе придумается?

   Морщась, потянула к нему ушибленную руку, взяла за пальцы.

   - Скажу. ...Человек не камень. Я думала, буду камнем, доживу век свой и помру. Не жила, ждала только, когда срок будет мой. А вот поняла - нельзя. Жить надо. Хоть как. Я не со зла. После того страшного - не хотела мучиться, не могла я. А все одно - измучилась вся. И тебя вот мучаю.

   - Ну, что ты.

   - Да. Я, Коля, не знаю, я жить-то разучилась, наверное. Обещать не могу. Помолчи. Не надо мне утешений. ...Коля. Ты все можешь для меня?

   - Все, - сказал уверенно, как о том, что над головой - небо. И смолк, глядя в темные среди бликов глаза на голубоватом лице. Даша закрыла глаза. Лицо разгладилось, приоткрылись губы. Сжала покрепче его руку.

   - Полнолуние ведь скоро?

   - Что?

   - Сказал, все сделаешь. Ответь.

   Он удержал ее руку, готовую выскользнуть, накрыл другой слабые пальцы. Сказал ровным голосом:

  - Здесь темно, в окно не светит. Над морем она. Завтра полная будет.

  - Ты меня отвезешь? Я ведь не молодуха, через степь три часа ногами.

   - Даша...

   - Обещал!

   Из открытой двери по деревянным ступенькам в комнату тихо запрыгивали секунды, одна за другой. И Николай подумал, если были бы видны, то уже под потолок их насыпано. Стало трудно дышать.

   - Я обещания держу. Отвезу.

   - Ну вот, ладно, - она протянула руки к его шее.