Вступление

   - Дурак! - губы отражения зазмеились и снова потекла из угла рта черная струйка крови:

   - Слабак ты. Зассышь. С ним надо - как я, понял? Вместе мы - сила. Стой!

   Тенькнул неподвижный воздух и потекла по руке боль, горячо и щекотно. Витька нажал сильнее, не имея сил отвести глаза, давил на жесткую невидимую нить, связывающую их взгляды, резал ребро ладони, думая, вот сейчас до кости и потом - что? Но тенькнуло снова, хлестнув звуком по уху, и узкие глаза отражения закрылись, как слиплись, потерялись на белом лице, темнеющем постепенно.

   Зажмурившись от боли, Витька сунул в рот край порезанной ладони, передернулся от вкуса. И понял с облегчением - сумел оторвать взгляд. Задышал глубже, хватая воздух ртом. Открыл глаза и посмотрел в отражение. В свои - широко раскрытые, блестящие, почти круглые. Смягченный занавеской свет чиркал по ряду испачканных кровью зубов. Сказал себе в зеркале:

   - Я. Справлюсь. Сам. Какой есть.

   И пошел в горячую постель, свалился, разбросав ноги поверх одеяла. Погладил грудь.

   - Ну? А ты что же? И мне и ему, что ли?

   - Решшаешшь ссам. Он - в тебе, твоё...

   Устраивая ладонь так, чтоб не пачкать постель, ребром кверху, придержал другой рукой.

   - Ну, видишь, решил.

   - Ссспи...

Поздним утром Витька долго лежал, думая о чем угодно, лишь бы не о том, что придется вставать, идти из комнаты, открывая скрипучую дверь, крашеную белой краской так густо, что все поперечные планочки казались лепленными из зефира. На двери - квадратное зеркало. И не проскочишь мимо, все равно взглядом упрешься. Задернутые занавески погружали комнату в белесый полумрак, видно снег не стаял.

   А вставать надо: сунуть ноги в растоптанные кроссовки, пробежать, шипя от холода, черной тропинкой в огород, к будке из старых досок. Внутри она обшита картоном, в ней смешно уютно и не пахнет ничем, кроме старой сухой бумаги, в поселке у деда тоже вот так. И точно так же на картонной стене, рядом с рулончиком туалетной бумаги, есть длинный гвоздь с нанизанными на него газетными квадратами.

   Витька встал. Натянув джинсы, пошел к окну. Снег и правда, лежал, будто пришел по заказу, спохватившись, что хоть и юг, море, Крым, но ведь Новый Год и надо побыть немножко, несколько праздничных дней. Был он мокрый, лепился по деревьям неровными пухлостями. И когда, испугавшись мелькания занавески, взлетели в саду воробьи, посыпался вниз бесшумными комками, обнажая черные ветки. Тихо за окном. А с другой стороны, через коридор, по-дневному шумела Лариса, уверенно ходила, звякала, хлопала дверцами печи. В громкости, показалось Витьке, содержался упрек. О Ларисе тоже думать не хотел, мысли ходили, как в тесной клетке, и стенки ее все сужались по мере того, как отбрасывал одно, второе, третье, о чем не желал думать. Риту в спортзале, Яшу на склоне, Наташин японский халат и запах коньяка от него, Ваську с его чудовищно подтвержденной правотой, Ларису с босыми ногами на зимней траве...

   Выругался шепотом и пошел к двери. В зеркале, специально задержавшись, осмотрел нахмуренное лицо, примял рукой лохматые волосы и, мельком увидев ссадину поперек ребра ладони, не стал о ней думать тоже. Открыл визгнувшую дверь. Сунул босые ноги в кроссовки, ждущие в коридоре.

   Перед тем, как выйти во двор, заглянул в кухню. И уцепился покрепче за скользкий косяк двери. Лариса подняла голову, окровавленными руками придерживая над тазом свернутую в кольцо тушку пиленгаса. Сверкал нож, сверкала монетками чешуя - везде, на ладонях, фартуке и на щеке, под свесившейся прядью. Белое брюхо рыбины, разрисованное красными разводами, кололо Витьке глаза.

   - Горазд ты спать, иди сюда, поправь мне волосы за ухо, а то руки все в рыбе.

   Он уже оторвал руку от косяка, чтоб проговорить доброутро и уйти, скорее, на чистый снег, белый, как это брюхо, но без крови на нем. И вот...

   Подойдя, заправил ей за ухо длинную прядь, стараясь не глядеть, как шевелится рука во вспоротом брюхе, чавкая пальцами внутри. Но видел. И одновременно видел другую, длинно висящую рыбу и в ее разваленном брюхе - черную голову с венцом острых зубов.

   - Да нормально все, парень, - Лариса улыбнулась, чешуина со щеки упала на край таза, - ну? Что же теперь, и рыбу есть не будешь? Держись, бери пример с Васятки.

   - У детей, говорят, психика гибкая, - Витька, покраснев от упрека, смотрел, как из-за движений руки рыбина елозит, дергает хвостом, притворяется живой.

   - А мало ли, что скажут, ты головой думай, а не повторяй, - вытащив ком кишок, показала темную виноградину желчного пузыря, - вот где вся горечь, раздавлю и весь вкус в рыбе пропадет, а если с умом сготовить, будет нам царская еда.

   Бросив внутренности в отдельную миску, вдруг подняла рыбу и водрузила ее на руки Витьке:

   - Подержи, я кровь солью из таза.

   Витька держал рыбу, увесисто скользящую по пальцам. Без темного пузыря, уже чистую, белую и уговаривал себя - будет вкусно. Только поверить Ларисе. Да всю жизнь ел! Но в чистый таз шлепнул с облегчением. Вытер руки тряпкой и пошел из кухни во двор.