Вступление

   - Ну, обратно? - Витька взялся за ручки липкими пальцами и замер. Низкий звук проплыл под ветками, просачиваясь через длинные иглы, пришел и ухмыльнулся, будто разглядывая - поймете, что я такое?

   - Что это? Зверь? Вась...

   Снова пришел, низкий, медленный, налился силой и стал стихать, размываясь в темноте под ветвями, закончился вздохом. И даже дернуло под ребрами от неопределенности. Голос? Машина? Или музыка?

   Витька не шевелясь, стоял, наклонившись, держался за перекрученные ручки и пытался определить. Не мог. Это бесило и пугало. Когда по руке скользнула Васькина ладонь, вздрогнул и выпрямился.

  - Витя... Помнишь, я показать хотел. Вот. Наверное, щас.

  Тихий голос мальчика прерывался на каждом слове.

   В темных просветах меж черных стволов луна развешивала на иглах обрывки света, как старую гирлянду, истрепанную ветром и временем.

   - Туда?

   - Тебе тоже страшно?

   Посмотрел на запрокинутое к нему Васькино лицо, на плавающие в огромных зрачках маленькие луны. Отвечать не стал. Взял его за липкую руку и пошел вглубь сосен, держа в памяти направление, откуда пришел звук, представив его полосой дыма на уровне лиц.

   Шли медленно, тихо, мягко ступали на ковер из осыпавшихся игл, иногда, скользя по закопанным в него шишкам, останавливались. Луна смотрела сверху на Витьку, так же, как он смотрел вниз на лицо мальчика. Пятилась, отступая, ведя.

   И вывела, вдоль по неширокой полосе лесочка, к тому склону, под которым в низине - джип. Остановились за крайними соснами, не выходя на серебряный уже от лунного света просторный склон.

   "Там, прямо под нами, этот чертов автомобиль. И чертов его хозяин", подумал Витька. И чуть не присел на ослабевших коленях, когда в ногу ему кто-то ткнулся, с другой стороны. С удивлением увидел большую лисицу. Села рядом, смотрит перед собой, по шерсти тускло горят лунные искры. Вася дернул его за руку:

   - Пусть будет. Это наш зверь, пусть.

   Витька пожал плечами. Пусть. Ну, пришла лисица, села, слушает. Наш зверь. Чего уж.

   Наверное, вот так мир становится больше. И надо, как там говорила Ноа? Сломать рамки и принять. Не закрывать глаза, не притворяться, что нет его, мира. Как Васька. Он пацан еще, ему легче. У него рамок нет. Есть. Только он до них не вырос еще. А взрослые, они головой упираются...

   Обрывки мыслей мелькали, множились, сталкивались и время их текло по-другому, заполняя несколько секунд стояния за шершавыми стволами еще одним миром. В ожидании чего-то, ненужные, казалось бы, обрывочки в голове, точки, пыльца и звездочки из ненастоящего фосфора, двигаясь вразнобой, вдруг стали сцепляться, кружась уже в одном направлении, соединяясь в идеальную форму. И Витька увидел шар, присыпанный пыльцой, матовый шар, на котором есть тихое море в серебре ночи, нечесаные холмы с темной щеткой леса, жучок автомобиля в низинке и трое среди черных стволов, сладко пахнущих смолой. Мужчина, мальчик, зверь. Нет, четверо. Еще - существо на его коже. А у самой нитки, за которую подвешен шар - щербатая монетка древней луны. Нитка уже закручена, подумал он, сейчас надо смотреть, как мир станет вращаться...

   И положил руку на теплую голову лисицы. Нагнул голову, подбородком потерся о кожу Ноа, что выскальзывала, укладывалась на плечо, тронув краешек уха. Сжал крепче Васькину руку. Приготовился видеть.

  

33. ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

 Луна смотрела вниз миллионы лет и ей не надоело наблюдать, что делают в сказке шара, что делали, и чем закончится то, что происходит сейчас. Бледный взгляд скользил почти незаметно, - увидеть и двинуться дальше, плывя над темнотой, освещая тропинки, чтоб сумели обратно без яркого солнца, дети большие и маленькие, таща сумку с ворованными ветками темной сосны к празднику. Освещала крышу стоящей в балке машины, как опиралась на плоскую черноту светлой невесомой ладонью. Накалывала свет на торчащие иглы лесочка, посаженного когда-то дедами этих детей. Для маслят, и чтоб не разорвал склоны овраг, унося в море жидкую от дождей землю, и чтоб пахло смолой, а не только водорослями, рыбой и степными травами.

   Светила и на черные фигуры, что появились на склоне напротив, три. Издалека, из-за деревьев, не видно было лиц, но луна лила свет по силуэтам, показывая - вот же, вот, смотрите, дети и звери. Этот, невысокий, с широкими плечами и расслабленной осанкой, с красиво посаженной головой, еще стоит у машины, руки в карманах, и только иногда вынимает одну, жестом показывая, куда идти, что делать, и снова прячет. Не первый раз, видно. Нет голосов и низкий звук, позвавший детей, смолк, так и не признавшись, что он такое.

   Двое, что двигались, оба ростом повыше, один худой, сгибался угловато, другой просто покрепче и никакой, карабкались вверх, на самую макушку кургана, в серое серебро лунного света. И были, как связаны чем-то белым и длинным, широким в середине. Видно, тяжелым, потому что сгибались, ухватывая удобнее с краев, где белое сужалось и потому нести было его неловко.