Встревоженные тугаи

В комнату вошла Тамара Васильевна и, увидев у кровати Ярмышева девушку, поняла, что Божена почувствовала себя неловко, но мысленно оправдалась: «Я же не знала о гостье».

Миг растерянности, и Тамара Васильевна с мягкой улыбкой подошла к девушке, которая оторвала щеку от бинтов и поднялась со стула.

– Вы – Божена? Слышала о вас от Велена Никифоровича. Слышала. Рада познакомиться! Вы уж извините, что я по-домашнему. Думала Велена Никифоровича разбудить и покормить. Кто же о нем позаботится сейчас?

«Красивая», – отметила про себя Божена. Ей понравились и мягкая улыбка, и строгая прическа, и белое лицо с первыми морщинками.

– Вот и отлично, что вы приехали. Вдвоем мы его быстро поставим на ноги, – продолжала Тамара Васильевна. – Женский уход…

– Но ему нужно квалифицированное лечение.

– Ничего. Справимся. В совхозе неплохие врачи. Пойдемте, Божена, поможете мне завтрак принести.

Божена пожала плечами: «Самодеятельность. Убеждают себя, что могут лечить. Начитались статей под рубрикой “Советы врача”. Вред один от тех советов».

Тамара Васильевна почувствовала недовольство Божены, но сделала вид, словно ничего не заметила.

– У меня все готово. Покормим Велена, и сами позавтракаем. Вы, видимо, тоже не прочь перекусить?

Божена молча встала и пошла вслед за Тамарой Васильевной. И только на кухне сказала:

– Знаете, Тамара Васильевна, мне все же думается, что рана в голову – не пустяк. Нужно серьезное лечение.

– Не знаете вы, милая, наших мужчин. Не бросит Велен Никифорович заставы сейчас. Знает, что если уедет, то на месяц. Разве такое позволительно, когда вон что на границе творится? И мой Игорь, случись с ним такое, тоже не уехал бы. А так, полежит денька два, и пойдет полегоньку. Через недельку, смотришь, совсем в строю. О заставе у них думки в первую очередь. Иначе – немыслимо. Служба у них – ни сна, ни покоя. Как на фронте. А лечить? Мы врачами волей-неволей становимся. Врачи-самоучки. И знаете еще – ласка женская. Она ведь – тоже лекарство.

Божена слушала спокойный, уверенный голос Тамары Васильевны и оценивала ее слова на свой лад:

«Ей тоже трудно, как и мужу. Любит, значит, Игоря Сергеевича. А я смогу так? Смогу ли?»

Не первый раз задавала она себе такой вопрос и не находила ответа, сколько ни думала, сколько ни гадала. И теперь он не выходил из головы. И когда накрывали на стол, и во время завтрака Божена видела, что Велен расстроен, понимая отчетливо свою в этом вину, но что она могла сделать, что сказать ему, если еще не разобралась, сможет ли жить такой жизнью, как Тамара Васильевна? Встречать и провожать? Она подкладывала в тарелку Велена вареники, добавляла сметаны, спрашивал его, не болит ли голова, не кружится ли, не остыл ли чай, а сама понимала, что не это требуется ему сейчас – ему нужно всего лишь одно ее слово. Одно. Но она не решалась сказать его.

Велена же угнетала ее заботливость, явно, как он понимал, вымученная. Впервые за время знакомства он тяготился ее присутствием. Отвечал на вопросы Божены односложно: «Да. Нет. Хорошо. Спасибо», – а сам думал: «Увела бы ее Тамара Васильевна к себе. Хоть на часок».

Но Тамара Васильевна не намерена была оставлять старшего лейтенанта одного, После завтрака она вместе с Боженой помогла Ярмышеву лечь на кровать и попросила девушку:

– Посидите с Веленом. А я со стола уберу.

Начала собирать тарелки на поднос, и тут в квартиру вошли новые гости – полковник Федосеев и майор Антонов.

– Вы все, Тамара Васильевна, хорошеете, – подошел начальник отряда к ней. – Заботы о семье, о заставе в радость вам.

– А кто же о них позаботится? Сами, что ли? Когда им? Положено нам, пограничницам. Положено.

– Как вы сказали: пограничницам? Молодчина вы, Тамара Васильевна, – Федосеев еще раз пожал ее руку, затем повернулся к Божене: – Панкова Божена? Рад познакомиться.

Божена протянула руку Федосееву, ответив стандартно:

– Я тоже весьма рада, – и замолчала.

Пауза затягивалась. На выручку пришла Тамара Васильевна.

– Пройдемте, Божена, ко мне. Не будем мешать мужчинам. Служебные разговоры начнутся.

Божена согласно кивнула.

Комната, в которую они вошли, была заполнена ярким светом. Лучи жаркого солнца пронизывали узорчатый тюль и искрились в хрустальных вазах, стоявших в серванте. В лучах солнца ярко пестрел на полу большой, почти во всю комнату, персидский ковер. На нем, сбоку, стоял журнальный столик и два мягких кресла. Они, казалось, были окутаны солнечными лучами. Лишь книжный шкаф, набитый до отказа книгами, стоял в тени, рядом с окном, и оттого, что солнце не касалось его, выглядел он в этой солнечной комнате хмуро.

Удивленная, Божена остановилась у порога. Она предполагала увидеть здесь подзоры и вышивки крестом и гладью, промереженные занавесочки на окнах – увидеть то, что привыкла видеть в фильмах о селе, то, что встречала сама, когда бывала в студенческом строительном отряде и во время учебной практики, но здесь все современно, как в добротной городской квартире. И нигде ни пылинки. Божена начала снимать туфли, но Тамара Васильевна запротестовала: