Встречное движение

— Для всех вы — мертвы, жизнь не продолжаете, только существуете, а живете прожитым… вновь проходите по его страницам, свободный, бесстыдный, бесстрашный — такой, каким никогда не были, каким и не родились, — вот какие достоинства приносит человеку смерть, согласны?

— Согласен, — ответил я.

— Ну, так что же мешает?

— Ничего, — я пожал плечами, — разве то, что живем мы с вами не во времена Льва Николаевича: самоубийство сымитировать еще куда ни шло, но прожить без паспорта?!.

— Зачем без паспорта? — воскликнул он. — Купим на ипподроме — там за полсотни любой на выбор… А если для вас дорого, то я свой отдам… Начнете сразу с двумя судимостями…

Я молчал.

— Хотите? — переспросил он и вдруг пристально посмотрел на меня.

О чем думал он? Неужели о том, не рокироваться ли со мной? И прикидывал, насколько мы похожи?

— Похожи, похожи, — подтвердил я.

— А? Что? — мне показалось, что Светлан растерялся, но тут же он овладел и собой, и разговором: — Я вот о чем подумал: кого мы с вами таким образом обманываем? Смерть ведь не обманешь, улавливаете мою логику?

— Это не логика — это софистика, — возразил я, — если правдиво писать можно лишь после смерти, то кто тогда тот писатель, который опишет мою жизнь? Господь Бог? Им она уже написана вся, даже та, которую мы пытаемся сочинить.

— Черт, — сказал Светлан, — такой умный мальчик и так ничего не смыслит! Да поймите же, что без формы ничего реального не существует. А что придает жизни форму — только смерть! Без смерти жизнь — это не жизнь, а… время… Советую вам записать эту мысль как свою — что, кстати, будет правдой, если вы станете мной, а я вами…

— Хотите?! — как можно многозначительней обратил я к нему его же вопрос.

— А кофе у вас по-прежнему нет? — вместо ответа спросил Светлан.

— Есть… «арабика».

— А горячую воду на ночь не отключают? — снова спросил он.

— Нет…

— Это хорошо, — Светлан зябко повел плечами и покосился на кровать, — а который сейчас час?

— Пятый, — ответил я.

— А что если я часом сосну?! — он зевнул.

— Спите, — я не скрывал недовольства его намерением.

— А то давайте вместе, — любезно предложил он, — места и троим хватит… вы никогда не спали втроем?

— Нет, — коротко ответил я, всем своим видом подчеркивая, что чужд тому пороку, в котором уже давно его подозревал.

— Да ничего подобного! — словно прочитав мои мысли, вскинулся Светлан. — Во всяком случае в отношении вас… Для этого любить надо. Любить!..

Я помолчал, думая о своем: вот ночь, комната, чужой неопрятный человек, не знающий меня, незнакомый мне, но единственный во всей этой спящей, мертвой для меня, бодрствующего, вселенной. И я для него тоже один… О чем же думает он, о чем не могу не думать я?! Любишь ли ты меня? И полюбишь ли, убивая? И убьешь ли, любя?

— Ну, полно вам дуться, — сказал Светлан, — в конце концов каждый кузнец своего счастья: хотите исчезнуть — дело ваше. Хотите, чтобы я помог, — он провел пальцем поперек горла, — помогу!

И он, опытный, тертый, большой спец, тут же взял на себя разработку плана, согласно которому я должен был сымитировать самоубийство, а на самом деле исчезнуть и появиться уже с его, Светлана, паспортом в большом, но провинциальном городе, где начать жизнь сначала. Не новую, ту, прожитую…

Такая вот инициация в виде зеркального романа, полного переживших своих владельцев платьев, блузок, костюмов, муфт, в который мальчик входит празднично одетым, а выходит нагим.

Я покорно согласился слушаться Светлана во всем, поскольку он утверждал, что дело это непростое и требующее хорошего знания психологии следователей. Довольный собой, обретший уверенность, он намекал, что не только придется доказывать факт самоубийства, но и сделать все возможное, чтобы этот факт был зафиксирован…

Однако стоило часовой стрелке на моей «Сейке» доползти до шести, как Светлан рванул к дверям, потребовав дать ему кофе с собой и пообещав вернуться, как только обсосет и обмозгует каждую деталь предстоящего… Пребывал он в какой-то эйфории, которую я мог объяснить лишь предвкушением жизни с чужим чистым паспортом…

Меж тем истинные мои намерения и планы всецело зависели от того, насколько оправдались бы те подозрения, которые невольно являлись — не могли не явиться — в мою голову… Вот почему уже на следующее утро после нашего с ним сговора я подал заявление об увольнении по собственному желанию и отправился на улицу Чкалова, рассчитывая взять в ящике комода столько денег, сколько там будет.

Битый час простоял я на противоположной стороне, глядя на окна нашей квартиры. Должно быть, страх столкнуться с Сарычевым лицом к лицу был столь велик, что я никак не решался перейти дорогу… Наконец, вроде бы убедившись, стал звонить из телефона-автомата. Никто трубку не брал.

— Как вор, — подумал я, перебегая дорогу и входя в подъезд.