Встреча в пути

После ужина она теперь уже не принимала участия в наших чаепитиях. Устраивалась в коридоре под зеленью разросшейся пальмы, большая, величественная. Из-под длинного халата едва виднеются отороченные белым мехом туфли, руки на подлокотниках, на красивых точеных пальцах поблескивают дорогие массивные перстни. Она всегда брала с собою лакомства — коробку мармелада, орехи. В тот день, когда Самарова вышла в коридор и уселась в кресло с огромным яблоком апорт в руках, Евлалия Серафимовна опять разволновалась:

— Подумаешь, апорт! Завтра у нас у всех будут такие. И даже лучше.

И действительно, на следующий же день ее муж принес в палату целый баул яблок. Евлалия Серафимовна собственноручно перемыла их, натерла до глянца полотенцем и водрузила всем на тумбочки по три яблока. Надюшке соорудили целый натюрморт из самых отборных, самых красивых плодов.

Эти яблоки и ввели Клавдию Петровну в заблуждение. Вернувшись из столовой и, по обыкновению, принимаясь за домашние припасы, Самарова поделилась со мною своими выводами:

— Завидуют они мне. Что я хорошо питаюсь. Я же не виновата, что они не могут себе этого позволить.

Я возразила мягко:

— Чего им завидовать!.. Теперь никто голодным не ходит. Всех нас навещают, всем приносят.

— Не скажите! — принимаясь за курицу, усмехнулась Клавдия Петровна. Еще она съела пару пирожных с кремом и запила это бутылкой ряженки. Я невольно подумала, что каждому из нас такого количества пищи вполне хватило бы на целый день.

Между тем наступил день обхода профессора. Видя, что и персонал, и все мы наводим порядок в палате с особой тщательностью, Клавдия Петровна тоже принялась было заново перестилать свою постель. Появившаяся в дверях палаты Ася жестковато отстранила ее от этого занятия:

— Дайте-ка я сама. Женщина называется!

Клавдия Петровна безропотно уступила сестре. Она очень волновалась перед предстоящим «большим» обходом. Ей казалось: профессор осмотрит ее — и все ее хворости как рукой снимет.

А профессор и осматривать ее не стал. Выслушал Зою Борисовну, просмотрел на свет рентгеновские снимки, записи анализов в истории болезни, кивнул доброжелательно:

— Ничего страшного у вас нет. Все анализы у вас хорошие.

И повел длинный белый хвост обхода, цокающий каблучками, к койке Евлалии Серафимовны. Осмотрел профессор в этот день только Веру и Надюшку. Когда высокая двустворчатая дверь палаты закрылась за врачами, Клавдия Петровна села в постели, поискала округлившимися глазами мой взгляд:

— И это все? Весь обход? Да что же это такое?.. Как же они будут лечить? Если он даже не посмотрел?

— Но ведь вас уже лечат, — напомнила я. — Профессору, надо думать, уже доложили о вас, согласовали с ним все.

— Да как же они согласуют, если он даже не посмотрел? — продолжала горячиться Самарова. Спустила белые пухлые ноги с постели и принялась одеваться. Набросив на себя халат, она вышла из палаты.

— Мужу отправилась звонить, — сказала Люда. — Ну, бабоньки, она этого так не оставит.

— А что я вам говорила? — торжествующим взором обвела всех нас Евлалия Серафимовна. — Ничего у нее не болит. Есть надо поменьше, только и всего.

— Вот именно! — поддержала Евлалию Вера. — Видели, сколько ей таскают? Думаете, на зарплату все это?.. А народное добро еще никому не шло впрок.

Чувство неприязни переросло уже во вражду. Больше того, женщины, взрослые, разумные женщины, превратились вдруг в озорных школьниц.

Всем им по три раза в день давали витамины. Драже кончилось и аскорбиновую кислоту подавали в порошках. Мне никто ничего не сказал, не то чтобы мне не доверяли, меня просто-напросто решили не впутывать в это, как я поняла позднее. Я догадалась, что аскорбинку Самаровой подменяют сильнейшим слабительным средством. Она осунулась, все бегала озабоченная, не имея возможности прилечь и на минуту.

На третий день Клавдия Петровна принялась встревоженно объяснять что-то врачу. Разговаривала она в последнее время с Зоей Борисовной шепотом. Они вышли из палаты вместе, и Евлалия Серафимовна тут же заключила:

— Ша! Прекращаем. Борисовна сразу попутает нас… Ничего! Хватит ей и того, что досталось.

В этот день я поняла, что врачу нужно поговорить со мной наедине. Зоя Борисовна несколько раз заглядывала в палату и, когда все ушли на обед, плотно притворила за собой дверь. Села напротив, так, чтобы видеть мое лицо.

Мы любили своего доктора, как можно любить человека, от которого зависит не только твое здоровье, но и твое будущее. Верили в нее и доверяли ей. Любили ее милое, без всякого грима, круглое свежее личико с гладко зачесанными светло-русыми волосами. Она вся была милая, естественная, чистая. Мы знали, что у Зои Борисовны две дочери-школьницы, растила она их без бабушки, с мужем-инженером. Что она пишет кандидатскую, но дело продвигается медленно, заедают домашние заботы. Теперь, правда, дочери подросли, помогают, стало легче. Теперь она, кажется, все же закончит диссертацию. Так она сказала нам в неспешной вечерней беседе, когда дежурила в ночь. Днем, во время обхода, для таких разговоров времени не оставалось.