Встреча в пути

Дома это был почтительный сын, трудолюбивый и и скромный. Хорошо учился Валька и в школе. Учителя считались с ним и даже, как иногда казалось Веретенникову, побаивались Вальку, независимого склада его ума. Валька был прям и честен. Но он был еще и брезглив, обладал обостренным чувством собственного достоинства и считал, что не может быть только свидетелем, очевидцем событий. Это осложняло его отношения с окружающими.

Он являлся домой весь в синяках.

— Тебя избили? — с ужасом всплескивала руками Надежда Романовна.

— Я дрался, — объяснял Валька. — Было нужно.

— Нужно драться?.. Но ведь ты же к этому непричастен? — продолжала допытываться Надежда Романовна. — Шел бы своей дорогой.

— И позволил хулиганам обидеть старого человека? — серые Валькины глаза темнели, к тонкой коже лица приливала кровь. — За кого ты меня принимаешь?

— Глупый ты! — делала вывод Надежда Романовна. — Всегда прежде о других думаешь… Мог бы позвать милиционера.

Ее пугала непримиримость младшего сына, его нежелание думать о себе, о своей выгоде и пользе. Веретенникову тогда казалось, что это обычный страх матери за своего ребенка. Все было гораздо сложнее.

Веретенников старался походить на друга хотя бы в мелочах. Это тоже было непросто. Валька умел многое. Мог по слуху подобрать мелодию на любом инструменте, писал стихи, увлекался анатомией и физиологией и однажды даже спас Володьку Морошкина, сделав ему искусственное дыхание, когда Володька наглотался речной воды и потерял сознание.

И еще Валька очень здорово вел себя с девушками. Не хамил от застенчивости, как это нередко случалось с Веретенниковым, разговаривал с девчатами просто, без кривлянья и как-то по-особому мягко. Ну и они, конечно, ходили за ним табуном, как завороженные. До чего бы ни договаривались ребята в своей мужской компании, никакого трепа о девчонках Валька не терпел. Это совсем не означало, что он не мечтал о сердечных победах. И победы у него были, разумеется.

Веретенникову мать покупала тогда брюки на вырост, а рубашки только темные, главным образом унылого грязного цвета. На Вальке все было подтянуто, хорошо подогнанные брюки подчеркивали стройность его долговязой фигуры, рубашки он предпочитал светлые, однотонные и часто менял их.

Родители хотели видеть Вальку инженером-железнодорожником. А он решил стать врачом. Матвея Илларионовича, впрочем, это не смущало. Врачом так врачом. Лишь бы овладел каким-нибудь ремеслом и честно зарабатывал себе кусок хлеба. Надежда Романовна была огорчена до отчаяния.

— Да ты знаешь, сколько зарабатывают врачи? — пытала она Вальку. — Ведь ты мужчина, должен будешь обеспечивать семью… А ответственность на враче какая! Больной умрет, а ты отвечай.

Валька поступил в медицинский институт.

Надежда Романовна же никак не могла примириться с его решением и каждый раз расспрашивала Веретенникова:

— А у вас в горном, Дима, тоже столько наизусть заучивать надо? А общественные нагрузки вас тоже заставляют выполнять?

Это особенно удручало Надежду Романовну. Говорила сыну:

— Ну, я понимаю, учеба. Или работа в больнице. Это нужно тебе. Полезно. А эти комсомольские дела… Никто тебе потом за них и «спасибо» не скажет.

И вздыхала про себя: «Простота хуже воровства!»

Но на этом огорчения, которые ей доставил младший сын, еще не кончились. Валька преподнес матери еще один сюрприз, и на этот раз Надежда Романовна не нашла в себе сил простить его.

Незадолго до окончания института, — шел первый послевоенный год, радостный и голодный, — приехав домой на каникулы, Валька привел однажды с собой девушку в беличьей шубке и такой же шапочке. У девушки было неяркое матовое лицо, темно-карие глаза казались на нем совсем черными. Девушка слегка прихрамывала: правая нога была у нее то ли короче, то ли повреждена в лодыжке. Ее звали Ниной. Она окончила медицинское училище и институт иностранных языков и работала над переводами медицинской литературы.

Вообще-то Валька часто приводил друзей домой. Бывали среди них и девушки. Но с Нины он снял шубку с такой бережливостью, что у Надежды Романовны заныло сердце. И оно не обмануло ее.

Через несколько дней Вальке пора было уже уезжать в институт. Он сказал матери:

— Ма, я попросил Нину стать моей женой. И она дала согласие.

Надежда Романовна схватилась рукой за сердце.

— Как, сынок? Разве тебе не нашлось бы здоровой девушки? Ведь она, эта Нина… — Надежда Романовна посмотрела сыну в лицо и добавила жестко, зная, что бьет в цель: — Калека, хромая. Пусть и ищет по себе.

По лицу Вальки прошла тень. Он так стиснул зубы, что они скрипнули. И все же еще попытался остаться верным своей сыновней почтительности. Взял мать за плечи.

— Она чудесный человек, мама. Ты сама убедишься в этом, когда узнаешь Нину поближе. Хромает она совсем немного. Это не мешает ей даже бегать на лыжах. И вообще, это не существенно.

Но Надежда Романовна была уже не в состоянии владеть собою. Словно все недовольство сыном, которое накопилось за годы, теперь ослепило ее. Повторила с трудом:

— Не дам я тебе своего родительского благословения. Прокляну!