Встреча в час волка

— Дура, — заплакала Ника. — Нас спасут. Там пожарники.

Она бросилась к Марине, обняла ее, они вместе упали на пол, и Вероника старалась собой закрыть подругу от огня. А Марина вдруг прижала свои политые из вазы руки к лицу Вероники. Она его спрятала от пламени.

— Я в любом случае хочу спасти твою красоту. Даже, если мы здесь задохнемся обе.

…Их спасли. Михаил потерял за эти минуты столько лет жизни, что, казалось, на будущее уже не осталось ничего. Но когда он увидел свою чумазую, но живую Нику, — вот тогда он понял, зачем родился.

Марину несли на носилках. Она обратилась только к Михаилу:

— Повезло тебе. Как ни одному человеку на свете повезло. Даже я не сумела ничего испортить.

И они взялись все заново строить — каждый свой уклад, свой покой и свое беспокойство. Вредная привычка жить иногда дарит и золотые плоды.

Нота за нотой

Стало холодно. Что делать?
А кому теперь тепло?
То, что было, — снегом белым
замело, заволокло.
То, что будет, нам, как видим,
знать пока что не дано.
И, подобно Атлантиде,
опускаюсь я на дно.
Не права — я это знаю.
Хоть жива, да не живу.
Помоги ты мне, родная,
продержаться на плаву.

/Одно из последних стихотворений Ады Якушевой. Барда, поэта, журналиста, первой жены Юрия Визбора, растерзанной болью на четвертой стадии рака без лекарств/

Тот, кто рассчитал шкалу боли, наверное, был не совсем в курсе, что такое боль. Датчики и приборы не берут ту высоту, на которую способна забраться боль. Великие ученые, ссылаясь на уровни физической боли, ориентируются на приборы и свидетельства пациентов, которые ее описывают. Самый высокий уровень — десять. Человек раздавлен болью, он в полубреду, а мозг продолжает ее предательски фиксировать, и мученик способен потом, когда его участь облегчат, рассказать, как это было.

Лина перешла, похоже, из этого уровня в тот, о котором никто не написал. Она выходила из спасительного полубреда в совершенно ясное пространство, в котором все вокруг, вся предыдущая жизнь, все, что создавалось для нее, — это набор орудий пыток. От них не уйти. Любые слова, к ней обращенные, — это боль. Любые руки, к ней протянутые, — это руки палачей. А голос, крик и надежда умирают. Нет больше потребности к кому-то обратиться, чужой взгляд и каждый звук еще выше взвинтят боль. Об этом и потом рассказать невозможно.

Возвращаясь к себе из этого четкого пространства, Лина ищет каких-то ответов. Читает и читает информацию о том, что так не бывает. Не должно быть. Что боль — это наука. Это война. Что есть огромное количество ученых и врачей, которые посвятили жизни только борьбе с ней. И для них минуты боли пациентов — это поражение науки. Часы — это преступление тех, кто на страже человеческой жизни.

Лина не там, где эти люди. Она в Москве, где человеку на четвертой стадии рака не дают болеутоляющих. Она одна. Она забыла, что такое сон. Она глотает какую-то еду не для того, чтобы жить, а для того, чтобы найти паузу, в которую возможно вздохнуть, поднять себя и выйти из квартиры. С самой простой целью — вынести мусор, купить хлеб и дешевые болеутоляющие, которые имеют смысл при порезе на пальце. Но главное — другое. Показать себя людям. Показать, что еще жива. Она очень боится, что, если не выходить несколько дней, ей взломают дверь, дотронутся, причинят еще большую боль. Жизнь это или нет, Лина давно уже не понимает.

На кухне у нее хлеб в пакете и большая кружка с белой жидкостью. Когда заходит соседка или заглядывает по старой памяти хирург, который ее оперировал в клинике, Лина говорит, что в кружке молоко. На самом деле это растворенные в воде таблетки анальгина. Горсть таблеток. Ни их горечи или облегчения от них Лина не чувствует. Но это ее борьба. Она что-то делает. Она хочет быть, вот в чем ее беда. Несмотря ни на что, исчезнуть совсем, перестать себя ощущать она не хочет.

Лина дожидается туманного просвета между болью, поднимается с кровати, добредает до ванны, моется. Надевает брюки и майку, завязывает рукавами на талии теплую кофту на тот случай, когда появится в этой жаре могильный озноб, предвестник боли. Берет сумку-тележку для продуктов, привязывает к ней пакет с мусором и отправляется в нереальную жизнь других людей, которые громко говорят, смеются, поют, пьют, ругаются. Их судьба все это им позволяет. Им боль не затыкает рот, не связывает дыхание.