Гости шутили, смеялись, подпевали музыке, которую включила Марина. Она разрешила мужчинам курить. И в оранжевом электрическом свете ретро-абажура поплыли легкие табачные облака. И сквозь одно из них Михаил вдруг увидел женское лицо, которое ярко просияло над другим концом стола. Это подруга Марины Вероника подняла голову, сдвинула черный газовый шарф, которым были окутаны ее волосы и шея. Ничего подобного Михаил никогда не видел в своей жизни. Ему показалось, что он представлял себе это лицо, эти глаза, эти волосы, эти губы, эту шею… Но когда и в связи с чем представлял? Он задумался.
— А теперь скажи мне, что Ника красавица, — уже не очень трезво дернула его за рукав Марина. — Так говорят все мужики в моем доме, которые видят в первый раз Нику.
— Не скажу, — растерянно ответил Михаил. — Я просто подумал, какое необычное сочетание цветов. Ее глаза и волосы…
Он так сказал и почувствовал двойное чувство вины. Он солгал Марине: да, ее подруга настоящая красавица. И он предал и Марину, и эту незнакомую печальную женщину в траурной одежде. Но любой мужчина, прошедший ненастный путь неудачного брака, поймет его. Посреди этого пути часто бывает минное поле под названием женская ревность.
Первая законная брачная ночь и началась, как законная. Марина вышла из ванной, перед кроватью сладко потянулась и со вкусом зевнула. Когда союз тел состоялся, Марина без паузы спросила:
— Тебя по-прежнему зовут партнеры в Канаду?
— Приглашают. Мне не очень хочется. Здесь дело только развивается.
— Надо ехать, — скомандовала она. — Здесь у нас перспектив нет. Таким шансом не бросаются. Многие люди едут в никуда.
Михаил сформулировал мысль, которая появилась давно. Он — не просто мужчина в жизни Марины, не просто партнер и муж. Он — шанс. Совершенно конкретный. И от этой навязанной ему миссии ему никуда не деться. Впрочем, Канада — хорошая страна.
Через год
Марина стояла у окна своей квартиры в Торонто и с трудом сдерживала раздражение. Она смотрела на улицу с нормальными, оживленными, деловыми людьми, которые безмятежно гуляли или торопились по важным делам, а перед глазами стояло его несчастное лицо. Его потемневшее, погасшее, отстраненное и чужое лицо. Если это муж, значит, нужно согласиться с мнением, что брак — это каторга.
Да, в горе и в радости вместе. Но там не было сказано, что горе имеет право быть важнее жены, что оно может быть орудием пытки, непреходящим содержанием жизни. У Михаила удар, шок, но прошел месяц… У нее в животе зашевелился их ребенок. Ей нужны силы, покой, радость, уверенность в их завтрашнем дне.
Месяц назад Михаил получил сообщение о том, что в Калининграде погиб его сын Артур. Он взялся сам ремонтировать проводку. Разряд тока сжег его мгновенно. Ему было чуть больше шестнадцати лет.
После похорон Артура Марина постаралась быть к Михаилу ближе. Вместе в горе, как велено. Но сколько там быть вместе? Жизнь не остановилась от того, что его сын умер. И да, нужно сказать себе прямо и резко. А может, и ему. Она не вместе с ним в этом маниакальном стремлении заточить себя в темноте потери. Марина даже попыталась себе представить, что погиб их общий сын. Она пошла дальше. Она представила, что узнала о смерти Костика. То есть она сделала все, что могла, чтобы понять состояние Михаила. Вывод: что с этим поделаешь, если ничего поделать нельзя? Привыкнуть. Сделать над собой усилие. И мысль, которая покажется ему чудовищной, но на самом деле это нормальная констатация факта. Одно приходит на смену другому. Умер Артур, стало больше возможностей, чтобы поставить на ноги их ребенка, который скоро появится на свет.
Марина резко повернулась.
— Скажи, наконец, когда закончится эта твоя хандра? Когда ты выйдешь из своего оцепенения? Когда заметишь меня? Меня и своего ребенка, который был так нужен прежде всего тебе!
— Марина. — Михаил поднялся из-за стола, за которым сидел, такой смятенный и растерянный, что ей на мгновение стало его жалко. — Марина, я, наверное, не нахожу слов, чтобы тебе объяснить. Это обрыв такой связи, такой бесконечной связи… Не я должен был узнать об этом обрыве. «Ужасная судьба отца и сына — жить розно и в разлуке умереть». Так написал Лермонтов. Не думаю, что это понятно только мужчине. Только отцу. Ты мать. О чем ты, Марина? Ужасно даже сыну, который узнает о смерти отца. А наоборот — это крушение. Это отсутствие завтрашнего дня. Это приговор без надежды на помилование.
— Ну, — нетерпеливо произнесла Марина. — Допустим. То есть я соглашусь. Обрыв, ужасно, неестественно. Но почему без завтрашнего дня? Почему приговор? Ты хочешь, чтобы твой младший сын родился в семье приговоренного? Чтобы над ним склонился причитающий и жалкий отец, который отказывается отвечать за его будущее?
— Это все из моих слов не вытекает, — горько и устало сказал Михаил. — Младший сын — это другая, надеюсь, счастливая история. И моя любовь, ответственность уже принадлежат ему. Мы говорим, не слыша друг друга. Давай просто пройдем, если не вместе, то рядом этот печальный путь. Этот кусочек времени. Я справлюсь сам. Потерпи.