Встать, суд идет! (сборник)

Виктор шел по улице и думал: «Весной бывает состояние природы, напоминающее осень. А осенью вдруг дохнет весной, что-то есть на этот счет у классика. Кажется, у Тютчева. „В кругу убийственных забот… тра-та-та, не помню… минувшим нас обвеет и обнимет… как там дальше? У мамы был вечер в библиотеке, посвященный Тютчеву. Вспомнил. Вдруг ветер подует теплый и сырой, опавший лист погонит пред собою, и душу нам обдаст как бы весною“».

Вика, закинув сумку на плечо, согнутыми ладошками, приставленными к вискам, спасала тушь на ресницах – на ветру глаза слезились и тушь растекалась. Навстречу шел парень, фигурой, статью похожий на Виктора. Похожие на Виктора ей мерещились постоянно.

Прямо по курсу на Виктора двигалась девушка, нелепо закрывшая лицо ладонями, точно лошадь с шорами. У Вики тоже слезились на ветру глаза, текла тушь. Он предлагал ей купить маску для подводного плавания и надевать в ветреные дни. А что? Ему жена нравится и в маске, а до остальных разве есть дело? Не хочешь маску, тогда полезай ко мне под мышку, плаксивый воробей!

Миновав друг друга, они сделали несколько шагов и застыли, потом медленно развернулись. Вика опустила руки, у Виктора капюшон куртки порывом ветра сорвало с головы.

«Зарос, давно не стригся», – подумала Вика, глядя, как играет ветер с его шевелюрой.

«Сейчас заплачет черными слезами», – подумал Виктор и, не дожидаясь Викиных косметических слез, шагнул к ней, забыто-привычным жестом припечатал к своей груди ее голову, согнулся, чуть выставил вперед и наклонил правое плечо, защищая от ветра. Одной рукой он держал Вику за лацкан пальто, другой – обнимал за плечи. Не вырвется. Они пошли. Они не соображали, идут ли в ту сторону, куда шел Виктор, или в противоположную – туда, куда направлялась Вика. Они просто шли – сквозь толпу, мимо газетно-книжных киосков и тех, что торгуют мороженым, сладостями и спиртным, мимо автобусных и троллейбусных остановок – мимо всего мира.

Надо причалить, понимал Виктор. Он не хотел вести жену в ресторан или в кафешку, в собственный дом или к друзьям.

– Можно в этом городе найти место, где нет ветра и людей? – спросил он вслух.

– Мы до парка дошли, – тихо откликнулась Вика. – Там летняя веранда.

Она вдруг испугалась, что Виктор сейчас разожмет объятия и они пойдут под ручку, как нормальные муж и жена. Вика просунула руку между застежками куртки мужа и обхватила его за талию.

– Щекотаться не договаривались! – зарокотал Виктор.

Они сидели на мокрых, стылых после зимы лавках. Перед ними была эстрада, окруженная бетонной ракушкой. Пустая сцена и два зрителя. Они не поворачивались друг к другу, смотрели не в глаза, а на сцену. Вика запустила вторую руку под куртку Виктору и прижалась к нему изо всех своих немалых сил. Виктор крякнул от неожиданности, сбился с дыхания, ребра его едва не треснули.

– Мы обезжиренные, – шептала Вика, – и давно в разлуке, теперь надо крепко-крепко прижаться.

Виктор не понял ее бормотания, но тоже обнял Вику и крепко прижал. Она ойкнула и ослабила хватку.

Они сидели обнявшись и молчали, потому что ничего больше не нужно было: ни слов, ни поцелуев.

– Я сейчас на другой работе, в соседней области, – первым заговорил Виктор.

– Нравится?

– Вроде. У тебя как?

– У меня тоже вроде. Где ты живешь?

– Снимаю квартиру.

– Какую?

– Однокомнатную.

– Я тоже однокомнатную снимаю. Косметический ремонт в ней сделала. На нервной почве.

– Я понял.

Они снова замолчали, наблюдая, как играют тени деревьев на куполе эстрадной крыши. Волнообразные движения крон были настолько плавными, что ветви казались каучуковыми.

– Вика!

– Нет, я первая!

– Кто у нас в семье мужик? Кто всегда первый? – перебил, как бы шутя, но сорвавшимся голосом Виктор.

«У нас в семье», – сладко екнуло Викино сердце.

– Прости меня! – говорил Виктор. – Если не простишь, я пойму. Но если ты найдешь силы…

– Сил у меня уже давно нет. Я живу в пересилье. Я вообще не живу, а прозябаю. Витя! Прости меня, пожалуйста!

– За что? – вырвался у него недоуменный вопрос.

Он забыл свои и ее претензии, напластования упреков – точно никогда в их жизни не было взаимных обстрелов хлесткими словами.

– Я аборт сделала.

– Знаю.

– Знаешь? – подняла голову Вика.

– Конечно. – Он вернул ее голову на место, к себе на грудь. – Я все про тебя знаю. Я все понимаю. И при этом почему-то люблю.

– Правда?

– Увы.

– Ты меня простил?

– Что еще оставалось делать?

– И то, что я карьеристка, неначитанная, тупая, вздорная – простил? За то, что пилила тебя с утра до вечера и с вечера до утра. И за Максим Максимовича… простил?

– В мире нет преступления, которое я не простил бы тебе. Но все гораздо хуже, Вика.

– Почему?

– Потому что ты готова забыть мою выходку…

– Готова!

– Вот именно, не перебивай! Но сам-то я себе не могу простить.

– Поэтому не искал со мной встречи, не мирился? С глаз долой – из сердца вон? Проще оставаться честным мальчиком, когда не мозолит глаза вечный упрек?

– Примерно так.

– Но сердцу не прикажешь!