Встан(в)ь перед Христом и убей любовь

Именно сюда мы должны спроектировать себя для нашего первого астрального

сексуального соития!

Пьяные от радости, мы поспешно покинули музей и вскоре вновь очутились на

Шордитч-Хай-стрит. Некогда здесь

располагался центр мебельной промышленности, но в современную эпоху район

оккупирован тысячами оптовых торговцев и

некоторым количеством магазинов, специализирующихся на дамской одежде. Я купил

Ванессе несколько тряпок и

безделушек, а затем мы пообедали в кафе “У рынка” на Черч-стрит. Интерьер в

оранжевых тонах и пролетарское меню

пришлись мне не очень по вкусу. Громогласное чириканье “Радио Два”,

разносившееся на все помещение, создавало

впечатление, что мы провалились в дыру во времени и навсегда застряли году так в

1946-ом. Яичница из двух яиц с жареной

картошкой, которую я заказал, оказалась сплошной ошибкой – она тяжело легла мне

в желудок, усугубив испытываемое

мною ощущение чужеродности по отношению к этому миру.

Обычно мне было приятно смотреть на то, как Холт ест, но на этот раз меня

посетило совсем иное чувство. Когда мы

ходили по магазинам, я с пристальным вниманием изучал покупки Холт. Меня почему-

то сильно задело, что в магазинах, где

мы побывали, не было одежды моего размера. В кафе я заказал себе те же самые

блюда, что и моя спутница и поймал себя на

том, что повторяю каждый ее жест. Я даже выпил горячий шоколад – одно из самых

любимых Ванессиных лакомств.

Холт чесала макушку, и я чесал вслед за ней, словно был ее отражением в

зеркале. Ванесса, очевидно, находила мое

поведение крайне странным, поэтому она сначала долго массировала свои запястья,

а затем поправляла грудь,

приглядываясь, не повторю ли я вслед за ней ее движения. Потом Холт направилась

в женский туалет, и я последовал за ней.

Моя спутница зашла в кабинку, и я чуть было не зашел в соседнюю, когда поймал

свое отражение в зеркале. В последний

раз, когда я видел себя в зеркале, у меня не было длинных волос и пары титек. Я

попробовал повторить мысленное

упражнение, которое я когда-то давным-давно выполнял под руководством

наставника-суфия. Оно заключалось в

визуализации собственного тела, расчлененного на отдельные части. Четвертован в

моей галлюцинации был, несомненно, я

сам, но в видении у меня отчетливо наблюдались женские формы, повторяющие формы

Ванессы.

– Ты в порядке? – спросила Ванесса, наклонившись ко мне и плеснув мне в

лицо холодной водой.

– А ты как думаешь? – переспросил я, все еще пребывая в неуверенности

насчет того, кем я являюсь.

Ванесса помогла мне прийти в себя. Все, чего мне хотелось – это вернуться в

мою комнату над пабом “Слизень и Салат” в

Гринвиче и натянуть на голову наволочку от подушки, с отверстием в ней для

глаза, делая вид, что я мастер в ритуале Лин.

Но у Нафишах было на уме нечто совсем иное. Она подвела меня к скамье и мы сели.

– Тебе следует понять, – объясняла Сайида, – что, будучи негритянкой, я

вынуждена воспринимать все трижды, отчего мое

сознание постоянно троится. Доминирующая картина реальности в этом мире является

мнением белых самцов, которые, как

и я, говорят по-английски. Вместе с языком я усвоила созданные ими

идеологические конструкции, как и любой другой

носитель английского языка, и, соответственно, воспринимаю мир через эти

конструкции. Но как мусульманка и как

женщина я постоянно подвергаюсь дискриминации в повседневной жизни. Именно по

этой причине я воспринимаю

реальность еще дважды через матрицы подавления, сконструированные,

соответственно, на расовой и на гендерной основе.

***

Я сидел на скамейке на южном берегу Темзы прямо напротив здания Парламента.

В последний раз когда я уселся на то же

самое место десяток лет назад меня принялся доставать постовой. Но на этот раз я

сидел и ждал доктора Джеймса Брейда,

который не замедлил показаться на залитой солнцем набережной. Брэйд был бледен,

темные мешки под его глазами

свидетельствовали о том, что ему приходится немало изворачиваться для того,

чтобы выбить средства на свои эксперименты

по контролю над сознанием.

– Привет, – небрежно уронил Брэйд с невыносимым северным акцентом, который

всегда прорезался у моего психиатра,

когда он был под мухой или просто вымотан.

– Из вашей дочери вышла паршивая подстилка! – пожаловался я. – Лежит как

бревно и не шевелится, пока я ей вставляю.

Даже когда я Пенелопу открытым текстом прошу схватить меня за яйца или спину

ногтями поцарапать, она выполняет мои

распоряжения как робот, безо всякой души. У этой сучки воображения в постели ни

на грош, а ведет себя при этом как

последняя стерва!

Доктор уселся рядом со мной и тупо уставился на стоящий на другом берегу

Вестминстер, одновременно расстегивая

пальто и доставая фляжку с виски “100 волынщиков” из внутреннего кармана. Каллан

сделал глоток, а затем передал фляжку

мне. Я налил вискаря в стеклянный стаканчик и отхлебнул огненную воду оттуда,

задержав ее на языке, чтобы насладиться ее

вкусом.

– Люди из Вестминстера, – лаконически заметил я, после того как проглотил

пойло. – Люди с языком змеи!

– Политики наебали нас, – процедил Каллан. – Если общественное мнение будет

настроено отрицательно в отношении