Вспомнить всё

– Ты что же, вообще не собираешься вернуться в эфир? – удивилась двинувшаяся за ним Пегги. – Хоть на минутку, чтобы закончить программу?

– Не собираюсь, – подтвердил Брискин.

– Но ведь «Уницефалон» сейчас повторит сообщение, отключится, и что останется в эфире? Пустота? Нет, Джим, по-моему, так не годится. Взять и молча уйти… не верю! Не в твоем это характере.

Джим Брискин замер на пороге студии.

– Ты же слышала, что он сказал. Как на мой счет распорядился.

– И все же эфир пустым не оставляют, – возразила Пегги. – Что такое пустота, Джим? Вакуум, чуждый самой природе! Не заполнишь вакуум ты, его заполнит кто-то другой. Смотри, «Уницефалон» уже заканчивает! – воскликнула она, кивнув в сторону телевизора.

Действительно, строка текста доползла до конца, и экран вновь сделался безжизненным, темным.

– Видишь? Давай, Джим! Таков твой долг, сам понимаешь, – сказала Пегги.

– Эфир снова наш? – спросил Джим Эда.

– Да. Канал свободен… по крайней мере, до поры до времени.

С этим Эд указал на сцену, неширокий помост под прицелом софитов и телекамер. Больше он не сказал ничего: других слов тут не требовалось.

Не снимая пальто, Джим Брискин поднялся на помост, заложил руки в карманы, остановился перед телекамерами, улыбнулся и заговорил:

– По-моему, дорогие товарищи, вынужденной паузе конец. Ну что ж, пока нам снова не помешали… продолжим!

Эд Файнберг щелкнул клавишей, студия заполнилась громом записанных загодя аплодисментов, и Джим Брискин вскинул вверх руки, призывая несуществующих зрителей к тишине.

– Нет ли у кого из вас на примете знающего адвоката? – язвительно осведомился Джим-Джем. – Если есть, немедля звоните нам, сообщите, как с ним связаться… пока до нас не дотянулись лапы ФБР!

Тем временем в президентской спальне Белого дома Максимилиан Фишер, дослушав обращение «Уницефалона», бросил взгляд на кузена, Леона Лайта.

– Ну, вот и все. Выставили меня с должности.

– Ага, Макс, – глухо откликнулся Леон. – Похоже, выставили.

– И тебя выставят, будь уверен. Выставят коленом под зад. Ишь, «лишается всех полномочий»! Обидно как-то… сказал бы хоть «освобождается» для приличия! – скрипнув зубами, заметил Макс.

– Может, у него просто манера выражаться такая, – успокоил его Леон. – Не расстраивайся, Макс, не волнуйся: гляди, как бы сердце не прихватило. Да и чего волноваться-то? Прежняя должность остается за тобой – высшая, позволь напомнить, должность в резерве! Шутка ли: резерв-президент Соединенных Штатов, и вдобавок все хлопоты, все тревоги с плеч долой! Ты, можно сказать, счастливчик!

– Интересно, мне хоть ужин этот доесть позволено? – задумчиво проговорил Макс, окинув пристальным взглядом поднос с закусками.

Отстранение от должности почему-то мигом улучшило аппетит. Остановив выбор на сэндвиче с куриным салатом, Макс жадно впился в него зубами.

– Думаю, да: все это по закону мое, – жуя сэндвич, констатировал он. – Я ведь по-прежнему вправе жить здесь и получать регулярное питание, верно?

– Верно, – подтвердил Леон, пустив в ход юридическое мышление. – Так гласит договор, заключенный профсоюзом с конгрессом. Помнишь те времена? Не зря, не зря мы вышли на забастовку!

– Да уж, веселое было времечко! – согласился Макс.

Прикончив сэндвич с куриным салатом, он взялся за гоголь-моголь с ромом и сахаром. Эх, хорошо! Как же приятно жить, сознавая, что тебе больше не нужно принимать судьбоносных решений! Испустив долгий, прочувствованный вздох облегчения, Макс развалился на груде подушек, подпиравших его со спины.

Однако в тот же миг ему пришло на ум нечто новенькое: «А ведь, положа руку на сердце, принимать решения мне было в радость! То есть… – Тут мысли застопорились в поисках подходящего к случаю выражения. – То есть это совсем не то, что сидеть без дела на резервистской должности или тянуть из профсоюзного фонда пособие по безработице! Удовлетворение… удовлетворение, вот в чем вся суть! Чувство, будто действительно делаешь дело!»

По этому чувству он уже начинал скучать. Казалось, вся его жизнь в один миг сделалась пустой, напрасной… бессмысленной.

– Знаешь, Леон, а ведь я мог бы президентствовать еще хоть целый месяц, – со вздохом признался он. – С радостью, с удовольствием, понимаешь?

– Э-э… да, кажется, понимаю, – промямлил Леон.

– Ничего ты не понимаешь, – раздосадованно буркнул Макс.

– Я стараюсь, Макс, честно! – заверил его кузен.

– Зачем я только подпустил к «Уницефалону» этих механиков? На кой черт распорядился немедля его починить? – с горечью проворчал Макс. – Нет бы повременить, потянуть резину хотя бы с полгодика!

– Теперь-то, наверное, поздно об этом жалеть, – заметил Леон.

«А поздно ли? – задумался Макс. – Ведь с „Уницефалоном 40-Д“, знаете ли, снова может произойти что-нибудь этакое. Новый несчастный случай. Авария».

Отправив в рот кусок пирога с начинкой из зеленых яблок и толстым ломтем чеддера сверху, он крепко задумался. Знакомых, способных провернуть – и время от времени проворачивавших – подобные дельца, у него имелось немало.