Всюду жизнь

Федор зашел в дымное, набитое шумной молодежью кафе, поужинал, выпил бутылку крепкого вина.

В доме отдыха Катя имеет, конечно, успех, веселится там без него и не вспоминает о нем. Наверное, она поехала туда не одна, а с каким-нибудь из многих своих так называемых друзей — вот почему она ничего не сказала Федору: чтобы он ненароком не приехал и не помешал ей развлекаться!

С чувством горечи и неприязни к Кате подумал: «Ну и пусть развлекается там хоть со всеми своими Стасиками, Феликсами, Гариками и другими подобными им подонками! Пусть не беспокоится, он ей не будет мешать! Отныне и навсегда!»

Схватил со стола металлическую пепельницу и в бешенстве свернул ее пальцами в трубку.

— Официант! Еще бутылку Аштарака! И включи в счет стоимость этой железки!

Общежитие опустело, студенты разъехались на каникулы. Вадим улетел домой в Вологду, в комнате остались Федор и Тимофей — у них не было денег на далекую, дорогостоящую поездку. Последние из заработанных летом денег, которые в этом году таяли, как снег на сковородке, Федор истратил на шикарный финский костюм. Теперь он с ненавистью рассматривал обновку: ведь он купил его ради Кати, чтобы рядом с такой изысканно одетой красавицей не показываться в своем лохматом сером пиджаке.

Голодный, злой на весь мир, засунув руки в пустые карманы, проходил он мимо столовых и закусочных, из которых неслись острые, раздражающие запахи наваристого грузинского харчо, а может быть и солянки, жареного мяса, пирожков и еще черт знает чего необыкновенно вкусного.

Как нельзя кстати в это время пришла посылка из дому.

Раза два или три за годы ученья в институте Федор получал от матери посылки. Он строго-настрого запретил ей присылать что-либо, но разве запретишь материнскому сердцу любить сына, каждодневно тосковать по нему, жалеть его, одного, без материнской заботы живущего в огромном далеком городе?

Адрес на фанерном ящике и перевод написаны рукой сестры Любы: посылки принимались только в районном отделении связи в Усть-Ковде, где жила Люба. Федор представил, сколько хлопот стоило матери, чтобы из Улянтаха в пору зимнего бездорожья, со случайной, редкой оказией переправить посылку Любе!

Он вытащил из ящика сверток, зашитый в старое, обветшавшее от многократных стирок полотенце из грубого льняного полотна с вышитыми по концам красными елочками. Полотенце это, помнит Федор, висело за печкой рядом с жестяным умывальником. От него еще и сейчас исходили волнующие домашние запахи родной избы, его далекого детства…

Да и что могла мать оттуда послать?

Плотно упакованные в целлофан соленые хариусы (их, конечно, отчим Григорий наловил), брусок свиного сала (наверное, купленный матерью у кого-нибудь в Улянтахе), связка сухих, отдающих ароматом осенней тайги белых грибов, мешочек кедровых орехов да рассыпчатые, засохшие в дороге коржики — материно печево.

Растроганно, с помокревшими глазами Федор развертывал посылку. И виделась ему в немыслимой вьюжной дали тусклая керосиновая лампа с надтреснутым закопченным стеклом, мать, Григорий, Алешка, Танюшка и Николка вокруг стола за ужином… Вспомнил интернат в Усть-Ковде, плачущего Юрку Заикина, у которого Банщиков и Шебалин отняли материнскую посылку, свою схватку с ними…

На следующее утро он пошел на кафедру Радынова и взялся вычертить схемы для лекций Ивана Сергеевича. Эта работа даст ему сто восемьдесят рублей. Разложив в комнате на столах листы ватмана, с яростным ожесточением с утра до вечера чертил один лист за другим. И еще вместе с Тимошкой нанялся работать по очереди, через день, ночным сторожем на стройплощадке. Все равно вечера у него теперь будут свободными.

Прошли каникулы, начались занятия.

Со стройки Федор уходил в восемь утра, когда съезжались рабочие. Если были важные лекции, сразу ехал в институт — невыспавшийся, голодный, злой, но многие лекции пропускал и, позавтракав, спал в общежитии два-три часа.

3

Послышался стук в калитку. Федор краем глаза заметил — на часах половина девятого. В недоумении вышел из вагончика. В такое время некому приходить на стройку. Цементный раствор привозили в пять или шесть утра. Он открыл калитку и увидел Тимошку с какой-то странной, напряженной гримасой на лице.

— Что случилось? Что-нибудь от матери? — испугался Федор.

— Нет, ничего не случилось. Просто решил навестить тебя, скрасить твое одинокое дежурство.

— А-а! Это хорошо! Спасибо, Тимка! Сейчас мы срежемся с тобой в шахматы, дружище! — заулыбался Федор и стал закрывать калитку, но в этот момент из-за спины Тимошки показалась Катя.

— Ха-ха-ха! — закатился идиотским смехом Тимка. — Здорово мы разыграли тебя!

Федор оторопело смотрел на Катю, но лицо его было неподвижным, угрюмым.

— Ну что же ты стоишь на дороге, как пень, не пропускаешь гостей! — Катя перешагнула через порог и подала руку Федору, улыбаясь той сияющей, счастливой своей улыбкой, которая всегда волновала его. — Или ты не рад, что я пришла?

— Признаться, никак не ожидал увидеть тебя здесь.

— Это потому, что у тебя бедная фантазия. Но я думаю, ты все же не прогонишь меня?

— Пожалуйста, входи.