Всюду жизнь

У впадения Говорухи в Студеную возвышались поросшие соснами обрывистые скалы — Максимкины столбы. Поселковые дети любили забираться на их вершину. Когда день кончался и тень от огромной горы холодным, сумрачным крылом ложилась на Улянтах, на скалах еще долго светило солнце и дети грелись в его угасающем тепле.

Осень. В высоком и просторном, блекло-голубом поднебесье лебединой стаей медленно и величаво плывут в полуденную теплую сторону редкие белые облака. В холодном прозрачном воздухе Феде с Максимкиных столбов все видно далеко и четко: и обнажившиеся в поредевшей тайге увалы, и белеющие за ними заснеженные горы, и отливающая тусклой сталью, уходящая в неизвестность река. Налетает порывами ветер, тонко, вкрадчиво посвистывает в соснах, треплет порыжевшие космы лиственниц, шуршит в пожелтевших березах и осинах, и мертвые листья стаей испуганных птиц срываются с деревьев, летят вниз и падают на обнаженную, черную землю.

Это уже последние теплые дни. Снизу из поселка доносится частый перестук сечек — женщины рубят на зиму капусту. Скоро землю занесет снегом, укроется льдом река и все замрет, оцепенеет в холоде и темноте на долгих восемь месяцев. Какая тоска! Рядом с Федей его друг Ильюха грызет капустную кочерыжку.

Федя уговаривает его:

— Давай, Илька, возьмем лодку и поедем вниз по Студеной… Доплывем до Енисея, увидим пароходы, каменные дома, электрические фонари…

— А кто нам лодку даст? Отец узнает — прибьет!

— А мы и не будем спрашивать! Соберемся потихоньку, рано утром незаметно отвяжем лодку — и айда! А то салик свяжем — еще лучше! Эвон сколько бревен прибило к берегу!

— Догонят… И запорют до смерти.

— А я не дамся, так хвачу зубами за руку или за ногу — сразу отпустят! Эх ты, Тюха-Ильюха! Всего боишься. А один далеко не уплывешь. Надо вдвоем, по очереди — один лодку рулит, другой спит.

К вечеру со жнивья за Говорухой, где они паслись, возвращались гуси. Будто дикие, на большой высоте, шумя широкими сильными крыльями, стаи белых гусей с победным гоготом опускались в поселке. Федя мечтательным взглядом следил за их полетом: они свободны, могут лететь куда хотят, с высоты видят всю землю.

Огромное пламенеющее солнце медленно опускалось за частокол ближних сосен, казалось, оно зажигает их, и деревья полыхали, охваченные закатным заревом. Затем тускнеющий диск солнца опускался еще ниже и скрывался за горным хребтом, но и после этого облака долго еще светились снизу багровыми отсветами, потом угасали и облака, сразу становилось темно, холодный сырой туман с реки поднимался до вершины скалы — надо было возвращаться домой.

Часть вторая ЦВЕТЫ НА СНЕГУ

Глава пятая

1

То, о чем Федя так долго мечтал и чего напряженно, всем существом своим ожидал, — свершилось!

Он уезжает из Улянтаха!

Осенью окончивших поселковую школу — трех мальчиков и двух девочек — на баркасе повезли в Усть-Ковду, в интернат.

Мерно тарахтел мотор, оставляя позади синеватый, приятно пахнущий бензином дымок, от баркаса по воде длинными усами расходились волны и, достигая берегов, отражались и бежали вдогонку за баркасом. Не отрываясь, с жадным любопытством вглядывался Федя в проплывающие мимо уже укрытые снегом берега Студеной, то высокие, обрывистые, заросшие наверху лесом, то низкие, пойменные, такие же однообразные, без признаков жилья и человека, что и в Улянгахе, но это были не те берега, которые он видел все одиннадцать лет своей прошлой жизни, это были другие, неизвестные еще берега — старая его жизнь кончилась, он едет к другой, новой, непременно лучшей жизни! И, охваченный лихорадочной жаждой перемен, он с восторгом первопроходца встречал белые и красные бакены, обозначавшие фарватер реки, и причудливой формы, похожие на огромные человеческие фигуры береговые скалы — останцы, и устья впадающих в Студеную безвестных речек.

— Шестьдесят километров отмахали, — объявил моторист.

Слева скалы отступили от воды, и открылась окруженная тайгой обширная возвышенная равнина, называемая в Сибири еланью, и утонувшие в сугробах избы районного села.

Здесь Феде предстояло проучиться четыре года — с пятого по восьмой класс. Улянтахцы и ребята из других далеких деревень жили в интернате от каникул до каникул. Ближних учеников привозили в интернат на неделю, но в сильные морозы, метель или ледоход и ближние жили безвыездно. Окрыленный чувством независимости, свободы, Федя радостно окунулся в жизнь шумной ребячьей коммуны.

Ученики сами кололи дрова и топили печи, на дряхлом и кротком буланом мерине, кем-то из озорства прозванном Пегасом, возили в бочке воду из горной речки Ковды, готовили на кухне, в каникулы ремонтировали школу, летом работали на школьном огороде. Апрель здесь называли дроворубом — ребята выезжали в лес, заготавливали дрова, а зимой по санному пути вывозили.