Всюду жизнь

Как старому знакомому, мальчику со всех сторон кивали головками таежные цветы, и он перебегал от одного к другому, любуясь ими. Каждое растение было окружено невидимым ореолом своего запаха. Нежный, тонкий аромат овевал маленькие голубые чашечки вероники, сладкий медовый дух распространяли мохнатые желтые цветки золотарника, терпкие дурманные волны источали высокие метелки иван-чая, от которых пурпурно-розовым огнем полыхали па́ли и вырубки.

У Феди были только одному ему известные укромные места, где он любил сидеть, наблюдая полную тайн жизнь леса. Под черными лохматыми ветвями древней ели, которую Федя называл Василисой Петровной, потому что ель была похожа на деревенскую старуху, бывшую монашенку с таким именем, укрывалась высокая мурашиная куча. Федя часами сидел на мягкой мшистой кочке, следя за мудрой, удивительно целесообразной беготней мурашей. Вот муравьишко тащит вдесятеро тяжелее его сухую былинку для ремонта жилья, а вот целая орава мурашей вцепилась в жирную гусеницу и волочет ее в дом.

На огромном кедре — Михаиле Ивановиче — в гнезде жило беличье семейство. Завидев Шайтана, белка издавала испуганный цокающий покрик, а Шайтан усаживался поодаль от кедра и неистовым лаем призывал Федю стрелять, но Федя только любовался, как белка мечется по ветвям, делая огромные прыжки-перелеты.

— Глупая, мы ведь не тронем тебя…

Завороженными глазами Федя следил за порханьем пестрых бабочек, смотрел, как перелетают с цветка на цветок мохнатые золотисто-коричневые шмели и хоботком ловко и усердно обследуют каждую чашечку цветка, как снуют и копошатся в траве, шевеля длинными усами, жуки.

В траве шла своя, незаметная для людей жизнь многих существ, а люди идут по тайге, не глядя под ноги и не замечая, сколько крошечных жизней растаптывают своими сапожищами. Если же на пути Феди попадался муравей или другая козявка, он осторожно обходил их. Не раз, когда он неподвижно сидел в тайге, из чащи выходила дикая коза — красавица кабарга. Завидев его, кабарга замирала, насторожив уши, и испуганно глядела на него большими круглыми глазами, тревожно двигая влажными розовыми ноздрями. Чтобы не спугнуть зверя, Федя тоже не шевелился. И лишь когда он протягивал руку с куском хлеба, коза, грациозно вскинув тонкие стройные ноги, исчезала в тайге.

Вся лесная тварь добрая, робкая, зла человеку не сделает, и нет сердца у тех людей, которые убивают зверье.

Устав от ходьбы и жары, Федя приходил отдохнуть и напиться к ручью, который назывался Звонец.

В тенистой чащобе из нагромождения черных, обросших желтым и красным лишайником камней выбегал быстрый, говорливый ручей. Будто расшалившийся мальчуган, прыгал ручей то вправо, то влево, с одного камня на другой, с верхнего уступа на нижний и бежал все дальше и дальше, его кристально чистая вода пузырилась стеклянной пеной, и ручей все время напевал свою веселую песенку, похожую на звон множества маленьких медных колокольчиков, которые рыбаки привязывают к удочкам, когда ловят рыбу на Студеной:

Бегу я по каменьям
И славлю тень;
Спешу, не зная лени,
Пою весь день.

Напившись холодной, вкусной, пахнущей хвоей воды, мальчик ложился на мох и смотрел на голубое небо между кронами сосен, слушал звон ручья — беззаботный, успокаивающий — он вызывал в нем расслабляющее чувство беспричинной радости. Однажды он привел к ручью своего друга Ильюшку и, приложив палец к губам, прошептал:

— Послушай! Ручей поет!

Илька покрутил черноволосой лохматой головой во все стороны, будто искал на деревьях белку или бурундука, и разочарованно повернул к Феде круглое и плоское, как блин, лицо с темными глазами-пуговками:

— И чё бо́таешь? Никто не поет! Вот бо́тало осиновое!

Федя разозлился: он же не обманывает, он явственно слышит голос ручья.

— Ты глухая тетеря! Разве не слышишь, как звенят колокольчики? Ведь недаром ручей называется Звонец!

Федя не знал, что это в нем самом звучала радостная песня жизни, которую никто другой не мог слышать.

Голос матери, напевающей колыбельную, запахи родного дома, уличная пляска лесорубов в праздничный день, сверкающая чешуей солнечных бликов река, глухой, неумолчный шум тайги, скрип саней по мерзлому рассыпчатому снегу, дикое завывание метели в нескончаемую зимнюю ночь — все, что с детства окружало Федю, проникало в самые сокровенные глубины его существа и навсегда осталось там и создало в нем ту неповторимую, всегда волнующую и радостную симфонию ощущений, звуков, красок, запахов, которая и называется чувством родины.

4

От иллюминатора Федора оторвал голос стюардессы. В проходе между кресел стояла девушка в синей форме: ладная, по фигуре, курточка, короткая юбка. На пышных светлых волосах каскетка с золоченой кокардой. Правильное лицо с длинными черными ресницами и ярко накрашенными губами застыло в выражении невозмутимого спокойствия и радушия. Такие лица печатают на обложках иллюстрированных журналов. Уверенным голосом, с хорошей дикцией стюардесса произносит заученные фразы: