Всё, что у меня есть

Я рассказываю ей о том, что у меня проблемы с двумя курицами. Начинаю с Сигри.

— О, это она становится наседкой, — поясняет Анетта, — это такой термин из птицеводства. Когда курица непременно хочет сесть в гнездо и высиживать яйца, даже непокрытые. Материнский инстинкт в действии, вот и все.

Она говорит, что я могу взять у нее несколько оплодотворенных яиц и, возможно, моя курица их высидит.

— Бывает, эти особы отказываются быть просто поставщиками яиц и хотят вернуться к природе, — поясняет она. — И внезапно они задаются вопросом, куда подевались все их дети; они не думают о том, что петуха рядом с ними ни разу не было, просто хотят быть мамами, вот и все!

Анетта моложе меня на пару лет, полноватая и коренастая, ее нельзя назвать уродливой, совсем нет, но и женственной ее не назовешь. Детей у нее нет, она училась в школе с Трондом Хенриком, на пару классов старше, но сейчас они не общаются.

Я вспоминаю, как впервые увидела ее. Тронд Хенрик объяснил, как ехать, и я отправилась одна, чтобы разузнать, как обращаться с курами и молочными ягнятами. Анетта собиралась перекусить, достала ланч-бокс, предложила мне посидеть с ней, и мы расположились в старых садовых креслах прямо перед овчарней. На ней был сиреневый флисовый джемпер, длинная коса перекинута через плечо. Она разлила кофе из термоса в две пластиковые чашки до самых краев. Потом открыла ланч-бокс — бутерброды с печеночным паштетом и соленым огурцом, один — с сыром риддер. Их она тоже разделила, но я вежливо отказалась. Волосы ее казались только что вымытыми. Запахи вокруг буквально парализовали меня: паштет, сыр, огурцы и ее шампунь — все вместе, к ним еще примешался запах пустой овчарни прямо у нас за спиной. Анетта рассказала, что выросла здесь, по соседству.

— Коровы и работа в поле, — коротко обрисовала она свою жизнь. Никто не горел желанием продолжать вести хозяйство, кроме нее, но отец этого не одобрил.

— Он уже долгие годы пытается уговорить одного из моих братьев, но это ни к чему не приведет, — сказала она. — Так что пока я работаю здесь и жду.

Я любовалась необычайно густыми волосами Анетты: они спускались низко на лоб, закрывали уши, и коса была очень толстой.

Я рассказываю о Белоснежке. Анетта качает головой.

— Иные особи сильно отличаются от остальных и потому подвергаются травле, — говорит она. — Курицы этой породы, возможно, более уязвимы, я не думаю, что другие курицы любят своих белоснежных товарок, которые выглядят такими прекрасными и невинными.

Анетта не одобряет мою идею изолировать ее от других — если я не собираюсь, конечно, поселить ее у себя в гостиной.

— Курицы вообще плохо переносят одиночество, — объясняет она. — Неизвестно, переживет ли она это.

Ее слова звучат как предостережение, словно я маленькая девочка, которая никак не хочет мириться с реальностью и ее нужно осторожно к этому готовить.

— Это, конечно, обидно, — продолжает Анетта. — Но тогда придется постоянно быть начеку и умертвить ее прежде, чем она испустит дух сама. Куры, которые умирают своей смертью, уже ни для чего не пригодны. А так ты сможешь приготовить из нее что-нибудь вкусное, могу дать тебе рецепт. Курица в кефире — как тебе?

Я смеюсь и надеюсь, что она шутит, но это не так. Я и раньше слышала от нее советы, как умерщвлять куриц, — с ее слов, дело это не такое уж сложное. И я не представляю себе, что мы могли бы съесть хоть какое-нибудь блюдо, приготовленное из наших курочек, но боюсь, что мои объяснения прозвучат излишне мелодраматично.

— Может, тебе приделать все насесты на одной высоте, тогда, по крайней мере, они не будут биться за место на самом высоком, — предлагает Анетта. — Еще можно развесить половинки хлебных буханок на веревках, чтобы им было чем заняться. Безделье, как известно, — корень всех бед.

Она вручает мне полиэтиленовый пакет из магазина «Рема», в котором, переложенные соломой, лежат оплодотворенные яйца.

— На улице холодно, — говорит Анетта, — как приедешь, сразу положи их под курицу. А что касается твоей беленькой… — и она выразительно чиркает пальцем по горлу.

Я укладываю пакет с яйцами на переднем сиденье и выруливаю по аллее на шоссе. Дорога петляет, передо мной почти нет машин, где-то вдалеке на встречной полосе показывается грузовик.

Когда я въезжаю в тоннель, раздается звонок от Элизы. Я объясняю, что я за рулем, что ездила к Анетте и взяла яйца, чтобы подложить под курицу, рассказываю о моих куриных напастях, Элиза смеется.

— Как забавно, Моника, — говорит она. — Я бы с удовольствием еще раз приехала на все это посмотреть.

Мне немного неловко за мою веселость. Я подъезжаю. В доме горит свет, тускло светится тепловая лампа в курятнике.

— Но все же, насчет Рождества, — говорит Элиза. Голос у нее мягкий, размеренный, и она говорит так, что становится понятно, что Рождество у нас в Аскиме — не лучшая идея.

— Папа для такого путешествия не очень хорошо себя чувствует, а мама не хочет, чтобы много людей собиралось в ограниченном пространстве.