Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

— …я получил ранение в правую ногу, над пяткой, на бегу. Сгруппировался, левую ногу вперёд выставил и упал на спину. Когда упал — впереди сразу очередь, прямо видно было: тра-тах-тах. Если упал бы вперёд, как раз мне спину бы прошило. Здесь меня Хищник, позывной такой у бойца, за воротник — и под забор вытянул. А там лежала плитка или что-то такое, я уже не помню, какая-то херня строительная, — я за плиткой лежу и от выстрелов по нам начинают разлетаться осколки. Тут Ленин, ещё один боец из моей охраны, подбегает — он как-то исхитрился перескочить дорогу, которая вся простреливалась. Вскрывает мне берцы, смотрит, и я по его глазам вижу: кабздец. Он говорит: дырка такая, что через неё асфальт видно. Я говорю: мотай жгут и попёрли. Он говорит: буторфанолом уколоть? Говорю: нет. Но потом он начал меня переворачивать, и чувствую, что аж в ушах стрельнуло: так больно. Говорю, коли нахер, а то сейчас могу от боли отъехать. Мне буторфанола вкололи и потащили до «таблетки». Там врач ещё и промедола вколол.

— Из чего попали в тебя?

— 7.62. Два варианта, либо с пулемёта Калашникова, либо с СВД. Но судя по тому, что сразу очередь была передо мной, думаю, что там пулемётчик сидел.

— А ты ведь был без бронежилета?

— Я ж не ношу его никогда. Я посчитал, что лучше возьму восемь лишних рожков, чем один бронежилет. По весу почти одно и то же, но рожки — они ценнее, чем броник.

— Ну, не всегда, — предположил я.

— Ранили ведь не в грудь и не в спину, а в ногу, — резонно оспорил Захарченко. — Это что, мне тогда «бронесапоги», получается, носить нужно?

Меня вытянули и повезли на «геленике» — это вообще легендарная машина по количеству переделок, в которые она попадала. Едва мы отъехали — как раз были на железнодорожном переезде, — метрах в пяти от нас сзади как шарахнуло: взрыв. У «геленика» подкидывает зад, он мордой в шпалу, у меня аж с ноги жгут слетел. Половина «геленика» в крови. Меня вытащили, а из меня струя крови буквально бьёт. Начинают жгут затягивать по новой, вену искать, чтоб уколоть, а у меня уже всё, никаких вен — двадцать минут после ранения и ни одной вены нету. Я говорю: давай в руку…

С передовой забирала обыкновенная буханка с фельдшером-коновалом. Я на него посмотрел, мне аж страшно стало: он бородатый весь, морда чёрная от пороховой копоти. Говорю: ты где был? Он говорит, что с артиллеристами стоял. Ну, тогда всё понятно. Чумазый такой араб меня спасает, всё в порядке.

На машине с пробитыми колёсами доехали до Алчевска. Беркут, начальник моей охраны, там аж трясся, потому что жене моей обещал, что меня спасёт, и прикроет, а тут такое. Наташка, жена, уже ножик готовила, яйца ему резать. По дороге ещё какую-то дрянь вкололи. Помню, что перед тем, как они мне сделали укол, я с Богом договаривался, что нужно как-то пожить ещё…

— И что ты Ему обещал?

— Всё обещал!.. В Алчевске переложили уже в нормальную «скорую помощь», не в «таблетку», а в реанимобиль. Я уже не помню, пацаны рассказывают: тебя перекладывают, а ты таким жалобным тоном говоришь: «Если бы у меня был сейчас "Стечкин", я бы вас всех перестрелял»… В больницу меня привезли вконец обдолбанного.

Слава богу, сознание я потерял всего два раза. Первый раз в Алчевске, когда меня перекладывали, а второй раз, когда уже привезли в Луганск. Знаешь, из реанимобиля салазки они выкатывают, но что-то валялось на дороге, салазки в парапет — бух! — и я опять вылетел на землю. Снова кровища, шибись оно всё конём.

Перед операцией говорю: последний тяг сделаю, потом на операцию пойду. Врачи начали возникать, а я говорю Беркуту: «блять, сигарету быстро!». Там ещё этот стоял, Лёня, наш бывший министр МГБ[14] — что он там делал, чёрт его знает. Мне Беркут «Мальборо» подкуривает и суёт. Лёня смотрит на нас и говорит: «Вы оба звезданутые на всю голову».

Я покурил, меня в очередной раз переложили, и вперёд.

Потом, уже во время операции, появилась грудь медсестры, четвёртый размер. Она наклоняется, лифчика нет, и ей лет двадцать пять, огонь просто. Что творится, думаю…

— Может, это просто тебе лишнего вкололи? А на самом деле там была старуха Изергиль? — Мы начинаем смеяться, и совсем смешно становится, когда Захарченко завершает свой рассказ: —А потом я открываю глаза и понимаю, что всё-таки попал в ад. Потому что первое, что я увидел после операции, — это лицо Плотницкого. Большое лицо Плотницкого.

…ну, вы видели Плотницкого? Можете себе представить.