Всё, что должно разрешиться… Хроника идущей войны

Он просто мужик — с русскими чертами лица, с внимательным, иногда тяжёлым взглядом, с чуть оттопыренными ушами, и — если развеселить его — с почти юношеским, заливистым смехом. Если ему смешно — он смеётся. Если ему очень обидно или очень неприятно — он ни секунды не думает и бьёт либо рукой, либо любым находящимся поблизости предметом по объекту своей неприязни. Про Захарченко известно в московских и минских кабинетах, что на проявленное к нему или его стране неуважение он может немедленно ответить физически. Ещё у него ноздри раздуваются, когда он злится, и лицо может побелеть от бешенства. Не человек, а пособие для физиолога, или кого там, психолога.

Он не трибун.

Захарченко, как правило, уверенно держится, но не является мастером жеста; публичные интервью, общение с журналистами — всё это выводит его из себя, никакого удовольствия от этого он не получает. Самое важное для него: быть естественным. Он ненавидит политику именно за узаконенное фарисейство, за весь этот политес.

Собственно, его давно должны были убить; потому что, несмотря на внешнее отсутствие какого бы ни было романтизма — Захарченко именно что идеалист.

Думаю, он совершил в жизни немалое количество сомнительных поступков, несколько дурных, и, может быть, совсем ужасных тоже, — но при всём этом у него есть непререкаемые представления о правде.

Скорей всего, они располагаются в пространстве памяти, рода.

Отец, деды, прадеды — они завещали определённый тип поведения, землю, язык, веру. Можно преступить многое, можно — очень многое, — но память — нельзя.

Вы можете сказать, что сравнения Захарченко с Фиделем или Чавесом неправомерны — ведь на каком-то этапе Захарченко поддержала Россия. Но половина европейских, африканских, азиатских и постсоветских лидеров прямо посажена в свои кресла Соединёнными Штатами (причём за право управлять страной они не воевали и не рисковали ни секунды), иные из них до вступления в должность имели американское гражданство, — но это ведь ничего; давайте дружно сделаем вид, что мы не знаем об этом.

Советская Россия на каком-то этапе поддерживала, в той или иной мере, и Хошимина, и Ким Ир Сена, и Фиделя. А Фидель поддерживал Чавеса, а Чавес в ответ помогал Фиделю. Никто не существует в безвоздушном пространстве. Кому-то выдают банку варенья и коробку печенья, кого-то привозят в пломбированном вагоне, кому-то дарят вагон винтовок, кому-то присылают бесстрастных и бесплатных инструкторов.

Но потом вдруг история целой планеты, скрипнув, начинает двигаться наискосок, или вообще в противоположную сторону.

Мы же всего лишь делаем заметки к феноменологии персонажей, вдруг оказывающихся во главе тех или иных процессов.

Про Уго Чавеса писали, что он опытный манипулятор, старающийся обаять всякого, кто с ним разговаривает. С папой римским он был католиком, с Хатами — мусульманином, с Шираком — консерватором, с китайцами — маоистом, с Путиным — так писали биографы Чавеса — немного большевиком.

Не знаем, насколько Путину симпатичны большевики и много ли в нём самом большевистского; в любом случае, всё это не про Захарченко. Со священником он — Захарченко, с китайцами, французами и немцами — Захарченко, он Захарченко в Москве и останется тем же Захарченко где угодно.

У него есть минусы. Например, он не очень любит долго слушать, может перебить собеседника, — но это объясняется совсем иным ритмом жизни: так долго нельзя размышлять, излагать, обсуждать — говорит весь вид Захарченко, — короче, ребята, надо вот так сделать. Возражения? — не стоит; идите, выполняйте. Впрочем, он даже не скажет: идите, — он сразу отвернётся, у него уже другое дело.

Каждый выход на публику Уго Чавеса, писали о нём его биографы, был продуман до мелочей и служил чётко обозначенной политической цели.

Каждый выход на публику Захарченко — это отказ от работы по сценарию, импровизация и слом канона.

В этом смысле он народный лидер — но не потому, что умеет нравиться народу, или умело играет на ожиданиях народа, или только и делает, что думает о народе; нет — он народный в том смысле, что народная жизнь для него — естественная среда.

Если сейчас все эти чудовищные декорации рухнут — война, бомбёжки, передел и беспредел, — и Захарченко, вышедший, скажем, на рынок в окружении охраны, — вдруг останется один, — как тот, прежний, довоенный Захарченко, — он сделает шаг, другой, третий, потеряется в толпе — и никогда не вспомнит про весь этот невозможный бред.

«Чтобы стать президентом Венесуэлы, сначала нужно этого захотеть», — сказал один остроумный человек: это, как вы уже поняли, не про Захарченко.

Чтобы стать начальником Донбасса — нужно было никогда в жизни об этом не думать.

Без ложной комплиментарности заметим, что Захарченко легко представить в доспехах легионера, или в шлеме и накидке гладиатора. И в княжеском облачении тоже можно его вообразить. Но сколько я не принаряжал мысленно в разнообразные доспехи Порошенко, Турчинова и Яценюка — получался какой-то карнавал, не очень даже смешной.