Всячина

— Пятнадцать? — задумчиво спросил директор школы. — И заодно — а документы какие-то есть? Мне же с родителями говорить, с учениками.

Тут же был предъявлен паспорт общего образца, из которого было видно, что сидит в кресле Петр Сергеевич Барановский. Не какой-то там Овцов.

— А это…, — ткнул в фамилию директор.

— Давно поменял. Нельзя было изобретать с той фамилией, — небрежно отмахнулся Петька.

Ну, что. Это было резонно и правильно.

— Так, завтра, значит, — сказал директор. И добавил строго. — Пятнадцать.

— Эх, — махнул рукой Петр Сергеевич Барановский, большой ученый и уникальный изобретатель. — Только для тебя, Витёк. По старой памяти.

…

Прибор был черный. В настоящей тисненой коже. Кнопка была серебристой. А кроме жужжания еще мигала синяя лампочка.

Старшеклассники сидели, завороженные действом и словами директора школы о том, что Петр Сергеевич Барановский стал большим ученым и гениальным изобретателем именно после облучения мыслительными волнами десять лет назад. И вот он создал свой прибор, который поднимет уровень таланта у всех старшеклассников вдвое — это как минимум. Гарантия такая. А некоторым, у которых мозг лучше воспринимает эти специальные волны, в целых десять раз.

— Надеюсь, — говорил строго и одновременно возвышенно директор школы, — Что через несколько лет кто-то из вас постучится в мой кабинет и представит новое изобретение. Еще более уникальное и гениальное. И вы все будете гордиться, что учились в этой школе, в этом классе, и видели самого Петра Сергеевича Барановского с его уникальным прибором, который так поможет вам в будущей жизни.

…

— Ну, ты заезжай, если что, — сказал директор, укладывая стопку купюр в сейф.

— Да ты что, Витёк! Знаешь, сколько еще школ не окучено? Мне же по стране еще кататься и кататься! Таланты выращивать — это тебе не за столом в кресле сидеть!

На том и расстались директор школы и гениальный ученый и изобретатель.

…

Эх, думал директор, а может, мой талант-то как раз в чем-то другом? Может, я тоже мог бы стать изобретателем и ученым? Упустил свой шанс, промахнулся…

Хотя — директор школы всего через десять лет после окончания…

Но вдруг что-то было бы еще лучше и сильнее?

Он пересчитывал деньги в сейфе, делил на пятнадцать и умножал на сто, прикидывал, сколько еще школ в стране. Да-а… Повезло Петьке. Бычара свой талант проявил и применил в полной мере. У него, небось, как раз на сто процентов и выросло после того облучения.

Талант. Что еще сказать. Просто талант. И мыслительные волны.

Те, кто рядом

Медведь — это тот, кто мед ест в лесу. Отведать — это же откушать? Бабушка всегда так говорила, приглашая гостей к столу — «отведайте». Значит, садитесь, гости дорогие, сейчас будем всякое вкусное кушать.

Медведя нельзя называть по его настоящему имени, потому что он тогда может услышать и прийти. И будет все, как в старой сказке про медведя с липовой ногой. Страшная такая сказка. И очень правдивая. Придет такой и всех раздерет. Потому и говорят о нем — медведь, а не как-то еще по-другому. Люди давно договорились его так звать, им понятно, о ком речь, а вот он не слышит свое настоящее имя, и не идет, не нападает…

И тех, кто живет с людьми, их тоже нельзя называть по-настоящему. Это только в очень старых книжках и старых сказках о них пишут прямо, называя по имени. Нельзя так. Потому что придут ведь, осилят, заполонят все, займут место человека, и будут жить одни. А потому что — ну, зачем им люди? Людей они терпят, только пока люди сильнее — потому что их не осилить. И еще пока люди кормят, да.

Мама разбирала белье, которое вытащила после стирки, и ругала вполголоса «того, кто живет в стиральной машине». Он в этот раз, что сделал — вывернул пододеяльник, а потом уже в вывернутый насовал все остальное, что в машине было. Это, выходит, всякие там полоскания были совершенно ни к чему и бесполезно, потому что все — внутри. Вот мама и ругалась потихоньку, разворачивая и раскладывая, и думая, что опять придется кидать в машину — теперь для второго полоскания. Но вот она становилась:

— Зинаида! — когда она так говорит, сразу страшно становится до мурашек по коже. — Где твои носки?

— Они же совсем дырявые! — развела маленькие ладошки в стороны Зинка. — Совсем-совсем дырявые! Я их выкинула.

— Так, — сказала мама и села на старинный бабушкин табурет, крашенный белой масляной краской. — Иди сюда, глупый ребенок, и я тебе сейчас все объясню.

— Ага, — ответила девчонка с двумя задорными хвостиками на голове уже из-за угла, из коридора. — И — по попе?

Нет, мама у нее добрая на самом деле, но по попе в сердцах иногда могла залепить свернутым кухонным полотенцем. Ну, это если Зинка ее совсем из себя вывела.

— Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой! — сказала мама заклинание.

— Иго-го! — закричала Зинка, а потом сказала упрямо. — И вовсе я не никакая не «сивкабурка»! У меня волосы нормальные — вот!