Всячина

Мишка потихоньку ушел к себе. Еще раз посчитал сумму. Итог ему нравился. Но как же быть с дедом? К нему никто не входил, а на ужин Мишка специально не пошел, чтобы не встретиться. Зато утром вскочил с самого, как говорила мама, с ранья, и тут же кинулся на улицу, пока дед не остановил.

Прямо у калитки стояла красная «нива» и за ней старый потрепанный фордик, у которых о чем-то негромко разговаривали два мужика. Один длинный и сухой, какой-то крученый весь, как старый канат. Он заулыбался, увидев Мишку. И рот его был полон золотых зубов. Второй — молодой, невысокий и очень широкоплечий, смотрел хмуро.

— В машину! — сказал он, не здороваясь и не представляясь.

— А вы, собственно, кто? — осторожно спросил Мишка.

— Ну, считай, мы местный арбитраж. Давай, давай, не буди деда, не беспокой.

Потом было больно, стыдно и очень обидно. Хотя, на кого обижаться? На себя? Николай, как он представился, был уже не молодым, сильно за сорок. Он спрашивал коротко и требовал ответа. Мишка юлил. То есть, пытался юлить. А тот, что крепче, лупил по животу и по почкам. Умело, больно и очень сильно. Хорошо, что Мишка не успел позавтракать.

— Лучше бы тебе пока на улицу не показываться, — сказал на прощание Николай. — Мало ли какие могут быть эксцессы…

А дома ждал дед. Прямо у двери ждал.

— Вот что, внучек, — сказал строго он. — Ты мне тут всяко рассказываешь, а ведь книжка та дорогая. Очень дорогая. И не только деньгами, но и памятью. За нее, знаешь ли…

— Брал я, брал, — повинился Мишка. — Наташке показывал, хвастался. Там и оставил, наверное.

Вот же вляпался! Как теперь вывернуться?

— Наташке? Так позвони, пусть принесет.

Наташка ответила на звонок сразу, будто ждала. Сказала, что уезжает из города. Совсем уезжает. И что не надо им больше видеться. И во всем виноват он, Мишка, который впутал ее не понять во что. В трубке слышался голос ее матери:

— Ты ему скажи, скажи… Пусть только появится! Уж, я ему!

И Мишка сдался.

— Дед, продал я ее. Взял и продал. Деньги мне были нужны. В кафе сходить. С девушкой погулять. С друзьями посидеть. В магазине купить что-нибудь. Не подумал просто.

И что теперь, убьет?

— Да ты же внук мне, Миша! Что ли я не понимаю! Ну, украл — это плохо. Врал — еще хуже. Но ведь признался! Я теперь поспокойнее буду. Проживу чуть подольше. Жаль книгу, очень жаль. Но ведь вернуть уже не сможешь?

— Не смогу, — честно сказал Мишка.

— Тогда придется что-то другое читать…

Дед задумался, перебирая в уме свою библиотеку, а Мишка вдруг тронул его за руку и спросил срывающимся голосом:

— Дедушка, а как же Васька? Наташка — как? И эти, с золотыми зубами?

— Что? — встрепенулся дед. — А-а-а… Ты вон, что. А все так теперь и останется, Мишенька. Я тебе тут не Дед Мороз и не волшебник какой, чтобы взад переигрывать. Так что неси ты мне Тургенева. Есть там старый томик — вот его и неси. Почитаешь. Отработаешь.

Сверху Мишка выглянул на улицу. Красная «нива» стояла прямо у калитки.

В кармане были деньги. Хорошие деньги. Только вот — куда с ними теперь. И главное, а как же с Васькой так вышло? И Наташку жаль…

А еще жальче было самого себя. «Ссылка», шутил? Ну, вот она — ссылка. Как есть. Дошутился.

— Миша-а-а! — раздалось снизу. — Ты там не пропадай! Тургенева тащи, полистаем вместе!

Старость

Нет, все же придётся выходить на кухню. Ничего не поделать. Холодильник стоит там. И чайник тоже там включается. Надо было, наверное, перетащить всё к себе — но это уже было бы явным признаком паранойи. Главное, идти надо спокойно, ни на что не обращать внимания, не дёргаться. Подумаешь, видения какие-то у него! Мало ли у кого и какие бывают видения. В таком возрасте у некоторых наступает полное разжижение мозга. А он все же сам себя обслуживает. Никому не жалуется. Только себе, да и то — молча.

Старик с кряхтением поднялся из старого кресла, откинув на подлокотник сине-зелёный шерстяной плед, которым накрывался до шеи.

Старая кровь не греет. Старые кости мёрзнут. Зябнет всё. Что с холодной старостью можно сделать? Хорошо ещё, что понимает собственное состояние.

Теперь — ноги в валенки. Раньше-то, в далёкой юности, смеялся над старым преподавателем в университете, который даже летом приходил в аудиторию в коротких валенках. А теперь сам почти такой. Конечно, можно и просто в носках ходить по своей квартире. Но мало ли, что там рассыпано по полу. Или только кажется, что рассыпано. Но мало ли. А ещё в одних носках — просто холодно. Как ни убеждает родное государство, что на самом деле на улице уже тепло, а пол-то — все равно холодный. Сквозит все время откуда-то. Морозит. Здоровья осталось совсем мало. Его надо беречь. Поэтому — лучше уж в валенках.

Он подошёл к двери своей комнаты, постоял, набираясь духу.

Сейчас выйду. Вот сейчас выйду. Никого там нет. Это все мне просто кажется. Никого нет.