Всячина

— Подойдите. Эх, молодежь, молодежь… И я когда-то был точь-в-точь таким же капитаном… Ну? Вот этот рычаг. Двумя руками. Специально так сделали. Чтобы случайно не нажать. Давайте вместе. Вот я кладу руку на рычаг и командую…

Маршал сделал паузу, вдохнул и закричал страшно, как сержант в лагере:

— Огонь, мать вашу так и перетак! Огонь!

Рычаг поддался, клацнули контакты. Прозрачный купол сразу стал зеркальным. На такой свет смотреть просто нельзя. Загудело в недрах космического корабля. Задрожало мелко, завибрировало.

— Пошло, пошло… Так их всех! — кричал маршал.

Плазменный луч спустился на голубую с зелеными пятнами планету. Прошелся огненной чертой по темной стороне, уперся в океан — и расцвела на мониторах планета ярким цветком. Вспыхнула вдруг вся и сразу. И почти сразу погасла.

— Благодарю за службу, майор!

— Служу Отечеству! — щелкнул каблуками бывший капитан.

— Все свободны. Смена закончена. Скоро идем домой.

Сегодня они встретились у ворот оранжереи. Ее отпустили чуть раньше, потому что приказ о присвоении звания уже был зачитан механическим голосом через внутреннюю сеть. И это был праздник.

— Устал, солнышко мое?

— Очень устал, — честно сказал майор. — Но не для тебя. Для тебя я — в полных силах. И — майор!

Он приосанился, сверкая галуном свежей нашивки.

— А ты, звездочка наша, все приготовила?

— Да, засев начнется завтра, как чуть остынет почва. А потом сразу домой.

— Вместе — домой.

Они опять остановились между зимой и весной и долго смотрели на звезды. Там, среди звезд — их любимый дом. Там у них будет семья.

А на Звезде Смерти к новым планетам через глубины черного космоса теперь пойдут другие добровольцы. Очередь юных романтиков стоит у призывных пунктов — выбирай на любой вкус.

— Я люблю тебя, — сказал майор.

Это было правильно. Он должен был сказать это первым.

— Я люблю тебя, солнце! — ответила лейтенант.

И было им хорошо.

Провода

Тут ко всем приезжим относились очень хорошо. Приезжие — это деньги, это рабочие места для местных, это занятость, это, наконец, опять деньги. Приезжие — это всемирная слава и известность. Каждую деревушку ведь отфотографируют, да потом еще толстые альбомы по всему миру продаются, а сюда — копеечка капает. По копеечке, по копеечке… А где еще вы видели деревни, где все улицы камнем мощены?

— Я извиняюсь, — обратился ко мне мягким баритоном неслышно подошедший незнакомый мужчина. — У вас здесь свободно?

Свободно в этом ресторанчике было везде по раннему утреннему времени, но ведь и у меня — не занято. То есть, выходит, свободно. А вопрос был конкретный, и мужик этот ждал ответа, стоя слегка в полупоклоне, но не искательном, не зависимом, как половой или официант, если по культурному, а солидно, чуть приопустив к груди гладко выбритый подбородок, спокойно так и даже уверенно.

— Да, свободно, — ответил я и почему-то добавил. — Проше пана.

— Благодарю, — он сел напротив, аккуратно и привычно раздвинув руками полы длинного пиджака.

Или не пиджак это, а какой-нибудь кафтан, что ли? Хотя, какая разница, в конце концов, как называется их местная одежда? Тем более — в последний день.

Тут же материализовался, как из воздуха, юркий смуглый мальчишка в длинном фартуке, поставил перед ним толстостенную яркую в утреннем свете белую кружку с ароматным черным кофе. Под левую руку выложил корзинку со свежими круассанами, наполнившими воздух вкусным запахом горячего печива. И сразу исчез — как и не было его только что.

— Йорк, — опять вежливый кивок в мою сторону.

— Иван. То есть, Айвэн, если по-местному.

Йорк взял круассан, макнул его на мгновение в горячий кофе, аккуратно переправил в рот намокший конец. Прожевал, проглотил, запил, кивнул удовлетворенно. Видно, вкусный кофе. Я-то пил, хоть и с самого утра, пиво. Потому что пиво у них всегда вкусное. А еще, потому что это у них тут утро, и уже вставать пора, и на работу надо кое-кому, а у меня как раз время отдыха наступало. Вот и ужинал за завтраком.

— И как вам здесь у нас, Айвэн? — он снова макнул, снова откусил.

Ну, прямо, парижанин какой-то на Елисейских полях ранним весенним утром.

— У вас тут хорошо. Тихо у вас.

— Это — да. Тишина и покой. Бывал я в ваших землях. Очень, знаете, шумно, непривычно. Эти ваши дымогарные машины… Почему вы перестали использовать животных? От них все же гораздо меньше шума, они не такие опасные, да и металла столько не надо.

— Они медленнее, — возразил я, но тут вспомнил, что первые эксперименты и первые машины на основе тех экспериментов как раз были медленнее лошади. Гораздо медленнее.

— Вот-вот, вспомнили, да? То есть, кому-то было надо, чтобы вместо животных — железные вонючие и шумные машины. Жесткие. Опасные. Вот просто подумайте: мы тут с вами сидим и спокойно разговариваем. На улице — разговариваем. И аромат — чувствуете? Это вон, в садах, все цветет. Весна. Никто не мешает, не заглушает ни разговора нашего, ни этого прекрасного аромата. Это ведь не запах — именно аромат. Понимаете разницу, чувствуете? А у вас? Ну, сами подумайте…